chaos theory |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » chaos theory » внутрифандомные отыгрыши » на прения с самим собою ночь
НА ПРЕНИЯ С САМИМ СОБОЮ НОЧЬ
Прочел судьбу, но ничего не понял.
К одним ударам только и привык,
к ударам, от которых, словно зубы,
выпадывают буквы изо рта.
[indent][indent]И пахнут кровью.
участники:Сергей, Олег
время и место:Питер, 2018
СЮЖЕТ
Сам себе не друг. Сам себе не враг. Сам себе кто-то другой.
Мир горит ярче пламени солнца.
Он полыхает, словно пульсирующая в венах вспышка, разрываясь и разливаясь ярко-красным.
Мир болен горечью чумы, пожирающей сердце и душу.
Мир проклят.
Этот мир необходимо низвести до состояния разрозненных атомов, чтобы затем собрать его заново, из новых частей и кусочков.
Мир умирает.
И все мы умираем вместе с ним.
Сергей выглядит напуганным и почти что жалким, когда смотрит на него своими невозможными глазами. Он выглядит так, словно сам верит в то, что все можно остановить и предотвратить. Как будто не он же наблюдает за городом под ногами, даже с огромной высоты замечая все несовершенство в крохотных деталях. Он прячется на высоте своего пентхауса, с панорамными окнами, которые словно экраны, с кривым и нечетким изображением на нем. Автострады и первые вечерние огни похожи на неровные помехи, прорезающие реальность.
Он смотрит на него внимательно, прожигая горячим взглядом меж нервно вздернутых лопаток. Разумовский повернут к нему спиной, но в отражении отлично читается рассеянный и напуганный взгляд. Олег - ну, да, пусть он будет Олегом, если так проще его воспринимать, сейчас можно и так, правда терпит до нужного часа - перекатывает бокал с виски в руке. Прохладная влага приятно обжигает подушечки пальцев. Но это никак не влияет на жар собственного взгляда. Взгляд Олега - почему именно он, а, почему именно он воспринимается тихой гаванью спокойствия и непоколебимой надежности, на которую надеешься не смотря ни на что - жесткий и серьезный.
Разумовский пошел по новому витку этого позорного круга истерик и тотального отрицания всего, что не может понять. Конечно же, сейчас он не может понять и принять. И ему требуется помощь. Не сторонние люди. Не сильные медикаменты, которые на этой стадии еще могли бы хоть как-то повлиять на ситуацию. Это все блажь и пустые фантазии о том, что он способен контролировать хоть что-то в своей жизни. Но правда в том, что Олег - все еще раздражает и мешает, но пусть, временное неудобство и только лишь - единственный, кто способен помочь. Открыть глаза, рассказать о правде, которую никто не желает признать вслух. И спалить к черту любую ложь. Сознание Разумовского способно куда как на большее, чем все то, что он показывает. Скованный жалкими рамками норм морали и болезненной любви к человечеству. Большая часть из них может разве что гореть ярким пламенем. И это самая великая честь, которую они заслуживают. Стать тем огнем, который несет Прометей. Который откроет новые истины и горизонты.
Но все еще слишком слабый. Слишком пугливый. Цепляется за свои воспоминания и фантазии о человеке из прошлого так, что это не дает подобраться поближе. И что бы ни происходило, повлиять на эти воспоминания не выходит.
Он ненавидит Олега Волкова за то, что тот вмешивается.
Он до безумного фанатизма обожает Олега Волкова за то, что тот дает все ключи к манипуляции.
Хорошо, что Олег Волков мертв.
Хорошо, что Сергей просто удобно предпочел подменить правду собственными фантазиями.
Лучше он и сам бы не придумал. Разумовский со всем справился сам.
Олег ставит стакан на небольшой стеклянный столик и нехотя поднимается со своего места. Разумовский все еще наблюдает за городом. Их диалог как-то совершенно не складывается. Просто потому что Сергей еще не готов к тому, чтобы услышать то, что услышать должен. И к той правде, что скрыта в каждом отражении, он тоже не готов совершенно. Волков подходит ближе, останавливаясь за чужой спиной. Их отражения в окне переплетаются между собой, становясь чем-то чернильно-единым. Идеально дополняющие друг друга половины. Возможно, есть некоторые плюсы в том, что сейчас он именно Олег, а не кто-то еще, так любезно подкинутый чужим воспаленным разумом, ищущим хоть какого-то спасения в том, чего не в состоянии понять и объяснить.
Закатное солнце окончательно исчезает, прячась за одним из сотен высокий зданий. Огни ночного города расцветают яркими вспышками-салютами. Так даже красивее. Они оба почитают и ценят искусство. И они оба способны оценить все великолепие момента. Олег кладет обе ладони на чужие плечи, обманчиво нежным жестом разминая их. Он знает, что его руки ощущаются увесистыми и жесткими. Но так нужно. Это просто психология, не более того. Он может подавить и усыпить сознание этого человека более изящными методами, для этого даже стараться не придется. Однако, сейчас просто красиво, а он любит все красивое. Возможно, он способен найти красоту и в этом уродливом чужом страхе, что ощущается тонкой вибрацией по венам.
- Представь, как было бы красиво, если бы город горел еще ярче, - голос у Олега мягкий, но все еще с безапелляционными нотками. Это не предложение к дискуссии. Это просто факт, который надо принять к сведению и обдумать. Олег немного склоняется ниже, подбородком едва касаясь чужого плеча, продолжая внимательно следить за чужим выражением лица в отражении. - Огонь красив в любом его проявлении. После него становится чище. Пепел развеется по ветру, а после останется место, на котором появится что-то более красивое и совершенное.
Он тихо хмыкает, отводя взгляд от чужих глаз и переводя его на город, продолжающий жить своей яркой жизнью. Все выглядит так, будто работает именно в таком порядке и в таком ключе, в котором и было задумано изначально. Но это ложь. Мир должен быть не таким. На самом деле, он только с высоты кажется живым и прекрасным. Но стоит опуститься ниже, как можно разглядеть то, что жизни не осталось вовсе. Это просто последние секунды хрипяще-гниющего уродца, который должен был быть абортирован еще до своего рождения. Но, увы. Не все задумки случаются такими, как рассчитывал Бог.
Хотя бы потому что никакого Бога и нет вовсе. И не во что им всем более верить, сколько ни пытайся.
А ты все еще веришь в то, что вот это убогое нечто нуждается в том, чтобы у него появился шанс на спасение[?]
Сергей прекрасно чувствует на себе чужой взгляд, хотя и старается не подавать виду. На что еще смотреть в этом пентхаусе — в многотысячный раз изучать картины и статуи? Даже если на момент покупки и какое-то время после они казались чарующими, ко всему рано или поздно привыкаешь, и былой трепет при виде того, за что теперь уже даже не цепляется глаз, просыпается редко и часто довольно спонтанно.
Конечно, взгляд Олега устремлен на единственное, что в этом пентхаусе не пребывает в вечной стагнации. Хотя последние несколько минут Разумовский тоже даже не шевелится, разве что дышит и время от времени украдкой косит взгляд, наблюдая за полупрозрачным отражением в окне. Хотя для того, чтобы почувствовать чужое внимание, ему даже этого не нужно — как будто посторонний взгляд так же осязаем, как прикосновения.
Он бы вовсе не отказался от одиночества, но почему-то не решается выдворить Волкова вон — ни раньше, ни сегодня. Олег, которому обычно хватало пары слов, чтобы его успокоить, позволить ощутить себя в безопасности, как будто все вокруг — ерунда, которую можно преодолеть, в один момент стал тем, кто сам выводит его из равновесия — и вовсе не в том смысле, в котором хотелось бы. У него стали чаще трястись руки, путаться мысли, начались проблемы со сном. Чувство загнанности стало столь же неотъемлемым, как необходимость есть и дышать. Но кто в этом виноват?
Ведь все можно было остановить еще в ту ночь, когда Олег впервые вернулся в костюме безумца в маске и с огнеметами. Купленным, черт возьми, за деньги его, Разумовского, компании. Позвонить в полицию. Почему он этого не сделал? Ведь еще тогда было очевидно, что ничего уже не будет, как прежде. И рано или поздно все равно придет к закономерному концу. А теперь если они и пойдут ко дну, то вместе.
Ведь если бы он рассказал обо всем полиции сразу, то ему не в чем было бы себя винить. Что бы Олег ни говорил, как бы ни пытался приплести, что, мол, он ведь тоже хотел очистить этот город, свой путь Волков выбрал
[indent][indent][indent][indent][indent][indent]сам.
Днем приходилось делать вид, что ничего не происходит, и он честно не понимал, откуда у него на то берутся силы — кажется, что сдаться он готов вот-вот, в любой момент, стоит только кому-нибудь спросить, все ли в порядке. Но... никто не спрашивает. Просто смотрят. Просто всем сейчас нервно, ничего удивительного. Особенно когда к руководству временами захаживают менты
[вот же шанс все рассказать, почему бы им не воспользоваться?]
пытаются что-то вынюхать, спрашивают об алгоритмах, которые невозможно взломать.
Сережа виновато опускает глаза, повторяя, что ничем не может помочь. И тихо ненавидит самого себя за то, что не в состоянии этого прекратить.
Он вздрагивает от резкой тяжести чужих рук на своих плечах, хотя и очевидно, что сейчас ему ничего и не грозит: движения заботливые, направлены на то, чтобы он успокоился и смог расслабиться.
Хотя он уже вообще не уверен, что когда-либо сможет полностью расслабиться в обществе Волкова.
Олег начинает говорить. Странное чувство: голос — знакомый, но Разумовский никак не может привыкнуть к новым неуловимым интонациям — а то, как звуки складываются в слова, тем более не вяжется с человеком, которого он знал. Но... очевидно, это и есть настоящий Олег, а он просто создал себе в голове его некий идеальный образ, в который долгое время по счастливому совпадению лучший друг умудрялся ложиться.
Страшно довериться не тем людям.
Не поворачиваясь, Сергей ловит чужой взгляд через окно — все еще немного нечеткий, смазанный, но вполне различимый.
На схожие темы они уже говорили и не раз — и все время упирались в невидимую, но непреодолимую стену непонимания. Нет, он не хотел всего этого даже слушать, не говоря уже о том, чтобы представлять. Не хотел понимать, куда клонит Волков — но поскольку в то же время являлся единственным человеком, в руках которого была возможность решить проблему мирно, не имел выбора, пропускать ли все мимо ушей и продолжать притворяться глухим или же нет.
— Хватит, — прерывать Волкова он не решается, но после того, как тот завершает свою мысль, голос Разумовского звучит на удивление твердо. — Прекрати. Ты с ума сошел, — сколько раз эта фраза уже звучала за последние дни — и сколько раз работала?
Хотя солнце уже полностью скрылось за горизонтом, жизнь в городе не затихала ни на долю секунды: дома и дороги Питера прослеживались по зажженным окнам, фонарям и автомобильным фарам. Пусть все так и остается, ладно? Никаких больше источников света.
[indent][indent][indent]Ладно?
Сейчас бы вырваться из мягко, но решительно сомкнутых на его плечах ладоней, но Сергей не решается. А может быть, правильнее сказать, не хочет. Хотя признаваться себе в этом он хочет не больше. Никогда раньше это его не смущало — в конце концов, это же Олег, — но теперь... стыдно было признаться себе, насколько отчаянно он бы хотел, чтобы все оставалось, как раньше. И цеплялся за это даже тогда, когда контекст очевидно полностью противоречил тому, с чем он никак не мог расстаться.
Даже заносит руку в каком-то сантиметре от чужой ладони, но, помедлив, не накрывает ее своей, а опускает кисть обратно вдоль тела.
Город за окном напоминает мертвое животное, истекающее грязной чернюще-чернильной кровью, которая сгустками стекает на землю, впитываясь в нее. Он все это уже видел прежде. Как мир пожирает слабых. Убивая чужими руками или же насылая неизлечимую болезнь.
В каком-то смысле, человечество тоже можно назвать болезнью, пожирающей тело мира сантиметр за сантиметром. На это можно смотреть с разных точек зрения, но, в конечном итоге, они имеют то, что имеют. Больное мертвое животное, в чьих внутренностях копошатся белые паразиты-огни, что несутся по венам-кровотокам-автострадам. Олег - не Олег, и вряд ли когда-то сумел бы им достаточно убедительно притвориться, с самого начала ощущалась лишь фальшь лишней ноты, на неправильно зажатой струне - видит то, как Разумовский мечется внутри своего разума. Такой жалкий. Такой ранимый. Такой потерянный. И такой загнанный.
Олег скользит ладонями по чужим лопаткам, а затем возвращает их обратно на плечи, сминая крепче, чем до этого. Большими пальцами он касается линии роста волос, затем оглаживая выступающие позвонки, и все еще вскользь наблюдает за чужой реакцией.
Безнадежность ситуации. Тоска об ушедшем. Страх за все то, что еще предстоит.
Это человеческие и понятные эмоции. Но им нужно стать чем-то большим, чем просто людьми. Такова суть и таков смысл. Им надо перешагнуть все это излишне человеческое, чтобы суметь стать лучше, совершеннее и правильнее.
- Я тебе отвратителен, - не то спрашивает, не то утверждает Олег, впрочем при этом не выглядя хоть сколько-нибудь разочарованным, обиженным, разозленным или расстроенным. Он не испытывает ничего из этого. Потому что все правильно. И это именно то, чего он пытался достичь все это время. Олег был полезен, но лишь до определенного момента. Теперь от него нужно избавиться. Разумовский слишком сильно за него цепляется и все еще прячется за фантазиями о том, что как и прежде, Волков будет ему и защитником, и опорой, и вообще кем угодно. Его ведь об этом и не надо было просить. Так чертовски хорошо и удобно. Идеальный объект для манипуляции и подчинения. В этом плане, конечно, немного печально, что умер. Его можно было бы использовать даже лучше, чем он использует его сейчас. Что бы ни происходило, Разумовский все еще, словно потерянный ребенок, цепляется, хнычет и пытается отговорить. Это тоже печально. И план был о том, чтобы избавиться от всего хорошего, что за собой несет образ Олега Волкова. Он не защитник и не спаситель. Он - жестокий и беспринципный убийца, который планирует очистить этот мир от грязи. Пусть Разумовский видит правду. Ту правду, где его любимый Волков - это Чумной Доктор, несущий огонь очищения этому мертвому миру. - Ты боишься меня?
Это уже больше похоже на вопрос. Но ответ на него Олегу совсем не нужно слышать. Он и без этого знает. Чужой липкий страх пеплом оседает на плечах, горчит на языке и путается в волосах. Разумовский все еще так отчаянно боится потерять, но все еще просто знает, что не может не. Как терял уже тысячу раз до этого. Его эмоции просты и понятны, легко читаются и воспринимаются. Наверное, не трудно понять трагедию потери и отсутствия того единственного, за что цепляешься слишком откровенно и очевидно. Вечно одинокий и несчастный мальчик, которого бросали все, что бы он ни делал. Волков тоже бросил. Большая потеря и такая вот очень грустная трагедия одного актера. Остался он один за всех. Но это нормально. Так с ними и должно было случиться. Не вмешайся Олег тогда, раньше, они бы уже давно к этому всему пришли. Не окольными и тернистыми путями. Не как сейчас, сквозь тысячу зеркал с обманом.
- Если боишься, так прогони, - безразлично хмыкает Волков, все еще обманчиво легко и нежно гладя пальцами чужую шею. Это все - один сплошной обман. Но Разумовский придумал его сам, пытаясь сбежать от правды, которая разбивала ему хрупкое сердце. Слишком эмоционален и раним. Совсем не подходит для тех целей, которые уже вписаны в идеальный план их крестового похода против всего мира. Сергей должен научиться тому, что не все в этом мире легко, просто и понятно. И что не все можно исправить извинениями, не на все в этом мире может повлиять его жалобная и скулящая просьба. Сколько бы загнанно и умоляюще он ни смотрел, для Волкова это мало что меняет. Не меняет и протянутая, но бессильно опущенная ладонь. Разумовский слишком долго игнорировал то, что ничего он не в состоянии контролировать. И ему давно пора успокоиться или же навсегда упокоиться. Уступить свое место и отдать контроль. Получать его все еще слишком трудно. Как и усыплять эту нервную и беспокойную бдительность, все чаще употребляющую нейролептики. Это все портит. Не остается чистоты в этих экспериментах над сознанием. Где они оба не всегда в состоянии понять, кто есть кто. - Я уйду, если ты меня об этом попросишь.
Ложь. Никуда он не уйдет.
Иногда он думает о том, чтобы было бы намного проще, будь он действительно Олегом Волковым. Тогда бы он не настолько зависел от этой слабой и нестабильной личности. Он сам завит от Разумовского. А Разумовский имеет больную зависимость от присутствия Олега рядом. И это стоило бы прекратить. Обрубить жестко и без единого шанса на то, что их связь восстановится.
Но все еще не получается. Собственные ладони уже не так жестко обнимают чужие плечи, которые как будто дрожат. Может, это и правда дрожь отвращения. Но все нормально. У него и был такой план. Избавиться от всех больных зависимостей. Избавиться от мертвеца в их странном больном треугольнике привязанностей. Заставить Разумовского своими руками разорвать эту связь. Им давно уже пора говорить друг с другом прямо. Без использования Волкова. Разумовскому пора научиться ходить самому, а не держаться за своего драгоценного Волкова. Потому что мертвец им не помощник. Его тоже надо сжечь.
Молчит.
Да и было ли это вопросом? Тон был вполне утвердительный, так что не требовал подтверждения. Или опровержения. Какого угодно ответа. Олег сам для себя все решил и... принимая во внимание уверенность в собственной правоте, не показывал, что факт, принятый им за непреложную истину, его сколько либо расстраивает.
Отвратителен? Наверное, нет. Может быть, да.
Сережа просто его не узнавал. И сомневался в том, знал ли вообще когда-либо.
Едва ли это можно назвать отвращением. Хотя происходящее ему однозначно не нравилось. От него становилось слишком больно, и это не могли исправить даже антидепрессанты, которые он выписал — да сам себе, конечно, чтобы не привлекать к себе внимание. Только, казалось, сумел с них слезть, чтобы снова начать все сначала.
Больно от того, что происходит с лучшим другом. Больно от того, куда он втягивает Разумовского вслед за собой. Больно от того, что ничем хорошим это не закончится. Даже при условии, если Волков действительно сможет остановиться. Но для этого нужно, чтобы он этого хотя бы захотел.
Еще ему страшно — и страх этот вязкий и липкий, как пот после ночного кошмара. Но это все еще не отвращение.
Но Олегу не нужна вся эта демагогия.
Как и не нужен ответ на теперь уже прямой вопрос.
Поэтому Сережа все еще молчит. Кому нужна эта констатация очевидного. Страшно, когда с близким человеком происходит такое. Когда он совершенно не слушает, так что ты даже не в состоянии ни на что повлиять.
Бессилие — страшно.
Непредсказуемость — страшна.
В эту игру пусть Олег играет один.
Сережа молча опускает взгляд себе под ноги.
Ненадолго — почти сразу снова поднимает его вверх, разглядывая чужое лицо в отражении и немного исподлобья.
Прогнать?..
Кажется, о чем-то таком думал и едва ли не мечтал он буквально пару минут назад. Но... хочет ли он?
Страх нашептывает, что лучше уж пусть Волков остается здесь — тогда Разумовский хотя бы будет знать, что ничего не произошло — или, во всяком случае, Олег в этом не замешан. Не стоит забывать, что у мстителя в маске уже собралась приличная толпа поклонников. А где всеобщее помешательство — там уже и лидер не нужен, чтобы выкинуть что-то из ряда вот выходящее. Хотя и кишка тонка у многих хотя бы немного приблизиться к кумиру. И спонсора нет, который оплатил бы костюм за четыре миллиона долларов. Даже если сам того не знал. С бумагами не поспоришь — Волков прекрасно знал, что ему никто не поверит. Тем и пользовался.
Разумовский медленно поднимает голову и поворачивает ее к столь близко стоящему человеку — настолько лицом к лицу, насколько позволяют мышцы шеи.
Вот так просто?
— Нет, — помедлив с ответом, тихо, но четко произносит он.
Нет, не уходи.
Нет, останься.
Я все равно не верю, что ты послушаешься. Делаешь же только то, что сам хочешь. Даже если бы Сергей его сейчас прогнал — все равно был бы пустой звук и насмешка в ответ. Что, скажет, не так?
Даже пытаться нет смысла. Да и он все еще не хочет. Ненавидит, конечно, сам себя за это, и пытается выискать хоть одну по-настоящему вескую причину, которая устроила бы его самого. Разве что та, которую он уже озвучивал — страх за то, что может произойти, если он позволит убийце снова уйти в ночь. Но этого мало.
Правда в том, что еще —
[indent][indent][indent][indent][indent]он боится остаться один.
Кажется, его собственные мысли растерзают его раньше, чем это когда-либо в состоянии был сделать Волков. А он...
он просто не умеет сосуществовать с самим собой.
Особенно сейчас.
Сергей поводит плечами, освобождаясь от чужих рук поверх своей одежды. Обхватывает сам себя за плечи — самый очевидный защитный жест, говорящий о беспомощности, чтобы не трогали ни в одном из смыслов, — отходит от окна, отворачивается, глядя на диван перед собой, а скорее даже — сквозь него.
— Чего ты хочешь?
А чего он хотел добиться этим вопросом? Просто вопрос ради вопроса, потому что тишина слишком невыносима? Не боится ли того, что может услышать?
Он уже ничего не знал. Пусть все это закончится, — наверное, единственная мысль, которая сейчас билась отчаянно в голове, как птица в клетке, ломая крылья о прутья и даже не замечая этого. Пускай все это просто закончится.
Отредактировано Sergey Razumovsky (2021-05-19 00:16:25)
Ему, в сути своей, не требуется ни один из ответов, которые Разумовский может или попытается ему дать. Все эти его попытки вырваться из оков собственной нерешительности и жалости к себе - пустые и бессмысленные. Сломленный и потерявшийся человек, которого никто не может спасти. Он сам мог бы спасти Разумовского: открыть ему глаза на реальность, толкнуть в нужную сторону, вывести из тьмы и показать правильный путь. Но не делает этого. Без особых причин и смыслов. Просто не протягивает руку.
Если он протянет руку, то лишь затем, чтобы помочь быстрее утонуть в этом вязком и безнадежном болоте пожирающих изнутри страхов.
Разумовский боится одиночества и бежит от него, словно от кошмарного монстра, что тянет свои скрюченные уродливые пальцы к его горлу. Разумовский бежит лишь за тем, чтобы в конечном итоге оказаться в еще более кошмарных руках.
Руки Волкова красивы. Такими их себе придумал-запомнил Сергей. Конечно же. Нынешний Олег черпает вдохновение из чужих слишком красочных фантазий об этих руках. В воображении Разумовского, эти руки - главный оплот защиты от всех страхов, от всей горечи и от всей боли, что прячется во тьме этого мерзкого города. Он воображает себе, будто кто-то вроде Волкова смог бы убедить его в том, что этот мир - хорошее место. И что у них тоже все будет хорошо, пока они вместе. Грустные фантазии грустного человека, который лицом к лицу столкнулся с одиночеством и с тех пор яростно его отрицает любыми доступными способами. Наверное, это можно было бы понять. Можно было бы пожалеть. Можно было бы отдать то, чего Разумовский так сильно хочет и к чему стремится.
Это бы его успокоило и вернуло в равновесие.
Но Олегу - увы, для Сергея, не ему - нужно совсем не это. Задача Доктора в том, чтобы избавиться от заразы и выжечь ее дотла из этого немощного тела. Он не будет облегчать страдания этим морфием, в виде защитника-Волкова, который будет таким, каким его себе запомнил Сергей. Задача Доктора не в том, чтобы спасать одного единственного пациента, пытаясь выдернуть этот почти что труп из лап смерти и бушующей вокруг чумы. Разумовский бесполезен и нет причин для того, чтобы пытаться его спасти.
Хочет выбирать Олега? Отлично. Это очень кстати. Может отправиться вслед за ним. Прямиком в могилу.
- Нет, значит, - он пробует чужое отрицание на вкус, легко перекатывая его на языке, пытаясь распробовать и оценить. Жест отчаяния и фантомных болей, отдающей ломотой в костях. Отрицание ничего особенного не значит. Он и без ответа знал то, что Разумовский скорее сам согласится таскать на себе чумные трупы, чем отпустит Волкова и попытается его оттолкнуть. Вот что действительно бы всерьез удивило: если бы Сережа внезапно проявил характер и показал зубы. Но он так не сделает, разумеется. Этот идиот, скорее всего, вообще бы взял на себя часть вины, если бы их прижали к стене. Даром лишь то, что он и в самом деле виноват вообще во всем. Очень иронично. Слишком больная любовь и привязанность. Всерьез уверовал в то, что он сам - чистота и невинность, которая пытается остановить виновного. Наверное, удобно жить во лжи и ни в чем себе не признаваться. - Ну, значит, пусть будет нет.
Он соглашается легко, хотя голос его - сплошная сталь, без капли намека на мягкость. Все это - лишь вечернее представление, разогрев перед первым актом настоящего действа. Даже если Разумовский все еще отказывается принимать тот факт, что у него нет причин прятаться за своими привязанностями к Волкову. Их же банально не существует. Как вообще можно всерьез верить в нечто подобное и ни разу не заподозрить подвох. Хотя бы в том, что Разумовский ни разу лично не присутствовал рядом с кем-то, кто говорил бы с Олегом. Но, ладно, все это ему играет на руку. Пока еще может верить. Пока это все можно допускать.
Волков спокойно убирает ладони от чужих плеч, никак особо не реагируя на попытки Разумовского отстраниться. Разрывает физический контакт, закрывается и физически, и психологически. Это тоже Волкову на руку. Значит, проще будет подавить и взять контроль. С каждым разом становится все легче и естественнее перехватывать управление. Хотя, раз дело давно дошло до галлюцинаций настолько продолжительных во времени, значит они движутся в верном направлении. Еще бы от таблеток избавиться, совсем было бы неплохо. Но этим можно заняться позже и терпит.
- Ты каждый раз задаешь этот вопрос. Этот диалог мы повторяем из раза в раз, я уже немного устал в красках объяснять свои цели, - Волков отходит от окна, бросив на город последний холодный взгляд, а затем снова оказывается на диване, вальяжно располагаясь на нем и подхватывая пальцами все еще влажно-прохладный стакан с алкоголем. Они и правда повторяют этот чертов диалог из раза в раз. И Разумовский уперто продолжает отрицать каждый услышанный ответ, перевирая свои собственные воспоминания об этом. Он все еще отрицает то, что Волков предлагает ему услышать. Во многом, отлично Сережа устроился: забывает все, что ему не нравится. И не помнит ни одного ответа, который не удовлетворяет его собственные взгляды на то, как гипотетический Волков мог бы отвечать на поставленные вопросы. Притворяться им становится все сложнее. И даже бестолковый Разумовский чувствует подвох и фальшь в том, во что ему предлагают верить. - Я делаю это ради нас, если ты еще не понял. И делал всегда. Ты мог это игнорировать, но мир никогда не был добр. Ни к тебе, ни ко мне. А я просто восстанавливаю справедливость.
Немного правды и немного лжи. Если приправить одно другим, то вкус правды не будет таким горьким, а вкус лжи все не пересластит. Волков задумчиво вертит стакан в руке, прежде чем приложиться к нему губами. Краем глаза он ловит взгляд Разумовского и тут же отводит. Он давно должен быть готов. Так чего именно ему так остро не хватает для того, чтобы смириться?
Все еще этот жалкий страх потери. Конечно. Только вот смысл бояться, если давно уже потерял.
Олег действительно прав в том, что изо дня в день, от часа к часу они ходят кругами. И каждый раз объяснения Волкова оказываются... логичными, да. В определенной мере. Но Сережа все еще не мог понять. Да и, пожалуй, проще уж было бы наглотаться таблеток до фатального исхода, как только снизойдет озарение. Хватит среди них и одного безумца.
Но вопрос был вовсе не в том, о чем говорил Волков. Наверное, надо было сразу уточнить, но запросы формулировать было сложно. Что ж, не с первой попытки, так со второй.
— Я не об этом. Чего ты от меня хочешь? Зачем все рассказываешь?
Ради нас — ответ совсем не на тот вопрос, да и, откровенно говоря, Сергей предпочел бы его вовсе не слышать. Как там говорится, меньше знаешь — крепче спишь? Сейчас он в это верил даже более охотно, чем обычно.
Но даже если Олег действительно верил в то, что это именно та справедливость, которой Разумовский всегда хотел... а верил ли он в это? Кажется, для такого нужно было совсем Сережу не знать. Хотя, может быть, они действительно друг друга стоили. Он-то уже даже и не сомневался особо в том, что все это время принимал Волкова за другого человека. Почему бы тому не совершить той же ошибки.
Ну а теперь, когда правда была ему известна, уже странно было бы скрывать от него все остальное. Разве что этим Сережа мог объяснить происходящее. О том, что Олег почувствовал власть над ситуацией и попросту ей наслаждается, совсем не хотелось думать. Что Разумовский ему такого сделал, чтобы все это заслужить? Разрушилось ли все в один день или накатывало, как снежный ком? И он просто не чувствовал назревающего разлада?
Сергей осторожно опустился на край дивана, самый дальний от Олега — так неуверенно, как будто это не его квартира вовсе. Да он и не мог себя почувствовать здесь хозяином. Точно не сейчас.
«Справедливость». Да, все они так или иначе кому-то в этой жизни помешали. И совершенно точно судебную систему это нисколько не волновало. Но... нужны ли для установления справедливости столь радикальные мстители — и единственный ли выход убийство? Или все-таки нужно окончательно рехнуться, чтобы до этого дойти? Почувствовал однажды вкус крови — а точнее, жареной плоти — и дальше по накатанной?
— Да с чего ты взял, что мне нужна такая справедливость? — голос немного звенит и дрожит, но больше уже от злости, а не от страха. И от бессилия.
Если так подумать, то если бы все это действительно было так, Волков выбирал себе жертв по-другому. Связывало ни его что-то с Гречкиным? Исаевой? Новость о первом сильно выбила Разумовского из колеи, да и только. Разве что у Олега с ними были личные счеты. Или — по какому принципу он вообще выбирал своих жертв?
Нет, Олег. Признайся хоть сам себе, что это только тебе нужно. И не прикрывайся чужим именем. Сережа-то переживет как-нибудь без всего этого очистительного огня. С самого детства наблюдает несправедливость на улицах и все еще не научился с ней мириться, но... у всего есть цена, и ту, которую ты предлагаешь, он заплатить не готов.
— И кто же следующий? — спрашивает без особой надежды узнать правду. Волков же не дурак. Скорее уж держит за такового его самого. Совершенно не скрывается, но и не дает по-настоящему помешать, чем Разумовский наверняка и занялся бы, имей он на руках чужие планы. Так что вопрос возникал скорее от безысходности, чем с реальной надеждой получить прямой и честный ответ вместо насмешки, которой этот новый Волков наверняка не преминет воспользоваться. Слишком уж не щадил для человека, который утверждал, что делает что-то ради него.
Он уже совершенно не представлял, какой их обоих ждет выход из этой ситуации. А то, что путь этот теперь уж придется пройти вместе, — не возникало ни единого сомнения. В чем Олег был действительно прав, так это в том, что Разумовский сам поставил себя на то место, на котором в результате оказался. Окажись у него чуть больше решимости — все могло бы закончиться еще в ту самую первую ночь, когда он увидел Олега в костюме Чумного доктора. Но тогда шок и страх слишком застилали глаза. Да и... все еще глупо верил, что это может прекратиться само собой, хотя в глубине души понимал, что ничего подобного. Это же Олег. Он просто один раз совершил ошибку, но скоро этот кошмар закончится, и все забудут о произошедшем.
Как бы не так.
Можно же было все-таки позвонить в полицию. Знал о происходящем, да. Но в его пользу сыграло бы, что сам ничего не делал. И, в конце концов, сам пришел с повинной. Нанял бы адвокатов получше — уж в чем, а в деньгах и связях ему не откажешь.
Может быть, все еще не было поздно? Но почему тогда он все еще медлил?
Чужие вопросы звучат как будто в пустоту, отскакивая от пола и стен шариками из закаленного стекла. Печальный звон, что вечностью отдается где-то внутри, проходясь тонкой вибрацией. Он хмурится ровно так же, как и сам Разумовский. Все это время пытается защититься, отстраниться и сбежать, но, вопреки собственным желаниям, оказывается лишь ближе к Волкову, отчаянно цепляясь за него. И за каждый ответ, провонявший лживой и неживой серостью. Все это вот, что происходит между ними, каждый раз происходит зря. Похоже на отчаянные крики в пустоту, от которых ни больнее, ни легче, ни радостнее. Просто никак. Они раз за разом проходят по этому кругу и не находят ничего нового. Абсолютно. Его это уже порядком утомило. Как и чужая баранья уверенность в собственной правоте. И еще большая уверенность в том, что Волков во всем неправ. Как вообще можно настолько слепо доверять и отрицать доверие одновременно. Слишком много лжи и противоречий между ними. И это тоже абсолютно и совершеннейше бесполезно.
Все это давно стоило обрубить на корню. Просто выдернуть чужие сомнения, словно ненужные сорняки, выбросить в помойную яму и сжечь, развеивая пепел по ветру. Все убеждения Разумовского, от них необходимо было избавиться. Но это отчего-то не представлялось возможным, сколько бы он ни бился над этой проблемой, доставляющей достаточно весомые неудобства. Им обоим.
- Ты сам меня спросил, - Разумовский слишком непоследователен и иррационально эмоционален. Все его эмоции эхом бьются о стены, заставляя лишь раздражаться сильнее. Но Волков держит себя в руках, продолжая точечно бить в цель каждым словом. Он не ощущает ни вины из-за чужого состояния, ни потребности как-то исправить положение. Лишь сухое и угрюмое желание прекратить этот опостылевший в своей серости и безвкусности диалог. Все это просто нелепо. Как нелепо и то, что Сережа всерьез ожидает каких-то ответов, которые ему терпеливо разжуют и заботливо сложат в клюв. Неразумный птенчик, который все еще боится выпорхнуть из своего уютного гнезда, чтобы заново увидеть этот мир и все то, что он в себе скрывает. - Я хочу, чтобы ты наконец-то понял, что я не сошел с ума.
Чужое понимание в этом вопросе ему не требуется, вопреки собственным уверениям и серьезности тона, которым это было произнесено. Пустой диалог, который никогда и ни к чему не приведет. Разумовский не примет правду до тех пор, пока не перестанет уверять себя в том, что причастен к происходящему исключительно его обожаемый Олег. Интересно, а самому-то не странно ощущать запах крови на руках? Или ему просто кажется, что это передается воздушно-капельным, непосредственно от Волкова? Забавно. Но в целом уже совсем не смешно.
- А с чего ты взял, что справедливость может быть иной? Или то, что за пределами твоего дома все честно и ровно так, как ты себе фантазируешь? - он даже и не злится, а просто устал. Попытки что-то втолковать в эту голову все еще бессмысленны и более чем бестолковы. Разумовский задает неправильные вопросы, но почему-то ожидает правильных ответов, которые все ему объяснят. Только в жизни не бывает так, что все ясно и понятно. И нет никакой однозначности. Но в его силах это исправить. Изменить ход вещей. Изменить эту чертову страну, с ее идиотскими установками о том, что справедливости нет и не будет. Они способны на это. Они должны добиться этого. Но до тех пор, пока Сережа отрицает свою причастность, ничего хорошего ждать не приходится. А он просто устал воевать на оба фронта. Тяжело бороться одновременно и с миром, и с, в сути своей, самим собой. - Ты никак не желаешь услышать то, что я тебе говорю.
Он ощущает уже не злость, а сухое в своем остатке разочарование. Настолько мощное, что под его грузом поникают плечи. Он должен думать гораздо масштабнее и шире, чем думает прямо сейчас. Разумовский - не камень преткновения, на который находит коса справедливости и его личных убеждений, которые просто не совпали и все. Разумовский - просто еще одна удобная вещь, которая может стать тем, что поможет ему. Он бывает полезен. Временами. Разумеется, не прямо сейчас, но все же иногда.
Он устало трет пальцами глаза, всем своим видом показывая усталость и утомленность, а затем переводит покрасневший взгляд на Сережу, опасливо сидящего на максимальном расстоянии. Как он и говорил прежде, пытается отстраниться, но в итоге оказывается слишком близко. И так раз за разом. Как будто магнит, притягивающийся к металлу. Тянется и цепляется намертво. Волков смотрит пару долгих мгновений, как будто пытаясь распробовать горечь чужого вопроса на вкус. Отдает страхом и безнадегой. Волков выдыхает длинно и устало, прежде чем придвинуться поближе, лечь на диване, поджимая ноги и положить свою голову на чужие колени. Лбом он утыкается в чужой живот, а щекой прижимается к горячему бедру. Сегодня он слишком устал, чтобы бороться с этим человеком, внезапно резко уверовавшим в свою правоту и наличие справедливости. Такой, какой понимает ее лишь он сам. Все еще слишком наивен, чтобы видеть реальность. И это могло бы ранить, если бы он не знал, что из себя представляет Разумовский на самом деле.
- Какой ответ ты ожидаешь услышать? - устало спрашивает, все еще пряча свое лицо и не желая смотреть на чужое лицо, полное горечи, отвращения и страха. Видит монстра в самом себе. Было бы намного проще, если бы и правда всю вину можно было бы свалить на Волкова. Но, увы, слишком мертвый, чтобы быть полезным. Впрочем, сам Разумовский не особо далеко от него ушел в этом плане. - Я не чудовище.
Верно.
Чудовище не он. И чудовище не Разумовский. И даже не этот дотошный мент, что слоняется неподалеку.
Чудовище - это несправедливость мира. И люди. Конечно. Все еще люди. Нет никого отвратительнее, чем они.
Но ты сошел с ума. Настоящий сумасшедший никогда не поймет, что с ним что-то не так, верно? Именно это он сейчас и вынужден был наблюдать собственными глазами, совершенно бессильный что-либо сделать.
Потому что — не достучится. Олегу помощь нужна, пусть он этого и не видит. Да только теперь уже необходимую помощь ему окажут, кажется, разве что в тюрьме. Чего Сережа не может допустить, как бы ни пытался убедить себя в обратном. Потому что чувствовалось это, как самое настоящее предательство.
И потом, в первую очередь этого должен захотеть сам Волков, иначе насильно все бессмысленно.
Разумовский молча обреченно качает головой.
Действительно — как будто они попали в какой-то круг по Данте, из которого не вырваться. Но если это действительно так, что он сделал, чтобы это заслужить? Кажется, всю жизнь только и делал, что старался сделать жизни других лучше. Если старался недостаточно — видимо, поздновато уже оправдываться, что делал все, что мог. Да и, может быть, это действительно просто оправдания.
— И что же ты говоришь, Олег? Что убийства — единственный выход? Что только это спасет наш город? — тихо спрашивает он. — Ты сам-то себя слышишь?
Как же он чертовски устал. Когда это закончится? Он с самого начала проиграл эту битву — еще в первый день, когда увидел Волкова после убийства Гречкина. Не было смысла даже пытаться продолжать его как-то образумить. Но ведь и закрывать глаза на происходящее тоже не мог. Ровно как и избавиться от Олега. Как минимум, это было бы подозрительно. Разве не так?
Да и не остановит это его. И вообще ничего не изменит. Волков не прекратит заниматься тем, чем занимается — только наблюдать за этим Сережа будет уже издалека. Это не изменит того, что он все прекрасно знал. А в случае чужого ареста и скрыть этого тоже не сможет. Никакого спокойствия это ему не принесет и ответственность не снимет.
Он внутренне напрягается, когда Олег решает изменить свое положение в пространстве, а затем и вовсе цепенеет, когда тот оказывается слишком близко. По-хозяйски, совершенно не рассматривая вариант, что ему могут отказать. Что доставит дискомфорт — морально и физически. Да что уж там — последнее явно волнует его в последнюю очередь. А то и вовсе на то и был расчет. Чтобы максимально наглядно показать Разумовскому, что ты — мой.
И никуда уже не денешься.
Олег, который буквально парой недель ранее мог его успокоить одним легким прикосновением — удивительная способность, принимая внимание, что вывести из себя Разумовского могло практически что угодно.
Он никогда не стремился — и не был готов — к той славе, которая его настигла. Когда ты раскручиваешь стартап, строишь от своего проекта определенные ожидания. Может быть, в далеком будущем, которое никогда не наступит, и тешишь себя мечтами, что из него вырастет корпорация, которая будет занимать целую хай-тек башню, в которой ты даже обустроишь собственные апартаменты для экономии времени — да и просто потому что можешь.
Vmeste оказалась не просто успешным стартапом, который помогал худо-бедно сводить концы с концами. Она стала бомбой, которую едва удавалось успевать масштабировать. И, если честно, Сережа с удовольствием оставался бы обычным разработчиком в чьей-нибудь тени. Да только не было такого человека. Раз уж с самого начала назвал своим детищем — неси за него ответственность сам.
Только к тому, насколько тяжела может быть слава, сколько критики она за собой влечет и как тебя будут едва ли не каждую секунду рассматривать под микроскопом — он не был готов. И порой (часто) просто хотел уединения.
Ну какой из него народный герой?
Как видно — совершенно никакой, самый неверный для этого человек.
Сил не оставалось уже вообще ни на что.
Так что он просто горбится, складывает руки над головой Олега, упирается лбом в предплечья и обреченно-утомленно выдыхает, прикрыв глаза.
— Давай забудем обо всем и уедем, а? — честно — плевать ему уже, как все это звучит, кто и что подумает. Он правда чертовски устал. — В ту же Италию, давно уже собирались, — тем более, что в другой стране Волкова точно никто искать не будет.
Кого он обманывает? Естественно, никого бы он не сдал, сколько бы ни взвешивал, насколько это было бы разумно и сколько бы проблем решило. Тряпка ты, Разумовский.
Отредактировано Sergey Razumovsky (2021-05-27 22:46:56)
Пытаться договориться с Разумовским и что-то ему втолковать - все равно что в колодец плевать. В конечном итоге, лучше от этого не становится никому из них. Только более горько, более зло, более отчаянно, грязно и отвратительно. Более чем никак. В конечном итоге, он понимает, что это не умнее, чем бороться с ветром, который слышит лишь собственные стенания и делает исключительно так, как хочет того сам. Он мог бы просто вытравить его, как вытравливают назойливых грызунов из дома, но и так тоже не получается. Получается снова никак. Они достигают ровно той же точки, с которой и стартовали. И этот замкнутый круг доводит до отчаянного безумия.
Разумовский не понимает его. И не поймет никогда.
- Это не убийства. Это способ напомнить всем о том, что они забыли давным-давно, - устало парирует он, но в конечном итоге, сам же и не понимает, в чем смысл всего этого. Того, что Сережа пытается до него "достучаться", полностью отрицая то, что является настоящей правдой и реальностью. Он ведь тоже причастен. И не "Волков" это начал, как бы Разумовский ни пытался себя в этом убедить. Весь этот мир, в его безобразном несовершенстве и грязи, все эти люди, что плевались в них, оскорбляли и пытались забросать камнями. Нет в этом ничего от Божьего прощения. Нет и ничего, что Богу было бы хоть сколько-нибудь близко. Бога в принципе нет - иначе бы он подобное и не допустил - а вместо него на посту Чумной Доктор. Единственный, кто способен еще изменить прогнивший порядок вещей. Вытравить всю эту гниль и падаль, привести город - их, черт подери, город - к тому изначальному величию, каким он собой и являлся. Они могут изменить страну. Мир. Всю эту жизнь перевернуть с ног на голову. У них есть реальная власть. Над умами сочувствующих, над теми, кто был обижен, оскорблен, несправедливо осужден. Над теми, кого не пощадили. Где была справедливость, когда невиновные погибали? Куда все они смотрели, когда виновные наказаны не были? Чем они занимались? Разрабатывали приложение для соцсетей? Так Разумовский хочет помогать миру? Играясь в игрушки ты мир не спасешь. Единственное, чем Разумовский помог - это дал трибуну каждому, кто нуждался в том, чтобы быть услышанным. Но в этом нет его заслуги, потому что он не этого добивался и не для этого старался. Просто хотел спрятаться от нищеты и несправедливости. Хотел жить хорошо и красиво, ни в чем не нуждаясь. И как оно? Помогло? Это сделало мир хоть капельку лучше? Больные фантазии слепца, который отрицает сложившийся порядок вещей. Можно сколько угодно вкладывать деньги в благотворительность, только большую часть этих денег все равно воруют, лишь малую долю давая тем, кому эти деньги были предназначены. Вот тебе и помощь. Вот тебе и справедливость. Но Разумовский упорно продолжает отрицать и это, прекрасно зная обо всем. - А ты слышишь, кого защищаешь? Они убийцы, воры, насильники и мрази. И никто из них не достоин того, чтобы жить.
Он кажется спокойным, но голос прорезается металлическим холодом. Разумовский призывает его к "сознательности". Мнимой и ложной. Но он сам хоть понимает, как смешно звучат его доводы? А чем он сам тогда лучше, если вступается за тех, кто топит эту страну в грязи и нищете, обирая тех, у кого и без этого ничего нет. Как вообще можно всерьез рассуждать о том, что кто-то из них в принципе достоин шанса. Они свой шанс проебали тогда, когда впервые решили, что деньги могут решить любые вопросы. И за деньги можно купить любую жизнь.
Его до ужаса злит то, что Разумовский отрицает даже то, что сам прекрасно понимает. Как вообще возможно быть настолько слепым и глупым? Самое жуткое в этом то, что его ведь не переубедить, сколько ни старайся. А он уже и не знает, должен ли стараться. И к чему все это. Затем, чтобы что именно? Чтобы Разумовский разделил его цели и взгляды? Они оба понимают, что этого никогда не будет. Единственное, что их ждет - это прояснение одного маленького, но крайне важного вопроса: кто из них двоих останется. Кто из них двоих поведет. За кем останется судьба этого города и кто из них ее решит.
Разумовский ли, которому не хватает сил даже на то, чтобы отказаться от человека - которому он даже не смог сказать, что именно чувствует, пока не стало слишком поздно для этого - и выбрать прежде всего самого себя. Сам себя и топит этой замшелой и заржавевшей привязанностью. Мог бы сказать. Мог бы признаться. Мог бы сделать хоть что-то. Пусть Волков перед ним не настоящий, но ведь мог бы. Трус. И нет от него никакого толку. Он не способен даже со своей жизнью разобраться. И он просто временная помеха. Не более того.
- Забудем о чем именно? Про Питер, про Россию, про людей или про что? - просто спрашивает он, все еще пряча лицо и утыкаясь носом в ткань рубашки на чужом животе. Разумовскому страшно. Он хватается за каждый возможный шанс усидеть на двух стульях разом. И Волкова при себе оставить, и искоренить все то, что ему не нравится в чужих поступках. Жадность - грех, Сережа. Но он, однако, вопреки собственным жгучим желаниям, не взрывается гневом и не пытается вдолбить в чужую голову правду о том, как же все произнесенное звучит абсурдно. Слишком идеалист. Слишком дурак. Слишком мягок для того, чтобы исправить хоть что-то в этой жизни. - Уедем. И дальше что? Как ты себе это представляешь?
Голос звучит приглушенно, но он точно знает, что его прекрасно услышали. Разумовский всегда слушает. Слышит. Но никогда не понимает и не вникает, искажая любую правду, которую считает неудобной для себя.
Сережа уже не может спорить — готов только выть от бессилия.
Да и какой смысл продолжать что-то говорить? Они как будто из двух параллельным миров — что-то пытаются доказать друг другу, но ни один не слышит другого. Пытается ли понять? Он, пожалуй, честно пытался — рефлексировал-то над происходящим немало. Но все-таки не мог себе позволить уложить в голове, что эти меры — самые верные.
Ты говоришь о жизнях реальных людей, Олег.
Убийство — понятие не абстрактное, а более чем конкретное и физическое. И о чем же люди забыли — о славных временах, когда за малейшие подозрения в нечестивости их сжигали на костре? Спасибо, но ему куда более комфортно в XXI веке, чем в XV. И возвращать на улицы города средневековье он не собирался.
Пусть убийства — это способ что-то доказать. Но... что? Что Волков собирался показать другим таким образом? Что с беззаконием можно бороться только беззаконием? Клин клином вышибают и все такое?
Разумовский не знал, что хуже — что Олег сам во все это верит или тот факт, сколько у него поклонников, сколько людей его поддерживает и говорит, что он занимается правым делом. Глядя на это, кажется, что это он сам сходит с ума — в пору усомниться, что то, что он пытается доказать Волкову, действительно правильно. Может быть, если люди считают, что это единственный способ борьбы с властью, то так оно и есть.
Как же он не хотел в это верить, кто бы знал. Но цифры подписчиков на странице, посвященной Чумному доктору, говорили сами за себя. Оставалось надеяться, что подавляющее большинство подписалось на нее лишь из праздного любопытства — чтобы удобнее было следить, что же будет дальше.
— Это не тебе решать, — зарекся уже спорить, но все равно продолжает что-то говорить едва слышно.
Он прекрасно был наслышан обо всех, кого линчевал Чумной доктор: все их дела в свое время широко освещались, но судам и следствию совершенно не мешала огласка СМИ, чтобы превратить происходящее в цирк — какую-то абсурдистскую комедию, в которую сложно было поверить, будто она имеет место в реальной жизни.
Да, Разумовскому самому не нравилось ровным счетом ничего из того, что он видел в новостях. Но чтобы согласиться с тем, что все они жить не заслуживают? Кто Олег такой, чтобы это решать, кем он себя возомнил?
Он уверен, что есть более мирные методы решения таких вопросов. Да, нет смысла даже спорить, что системе для этого нужен ощутимый толчок. И он честно не знал, какой. Многочисленные протесты, цифры которых замалчивались, а разгоны митингующих отличались особой жестокостью, явно никакой роли не играли. Ровно как и то, что медийные личность открыто выражали свою позицию — включая его самого. Все было бессмысленно. Трудно было уже предполагать, что бы могло подтолкнуть кого-либо к действию.
Но... не это же.
Где же он в жизни так нагрешил, чтобы разгребать еще и это дерьмо.
Хотя, конечно, «разгребать» — очень сильно сказано.
Забыть — отличная идея. На первый взгляд. Если не слушать наводящие вопросы Олега, над которыми если задумаешься — действительно становится больше похоже на то, что план совершенно ни к черту. Да и не план это никакой — просто жест отчаяния. Тут и скрывать-то нечего.
Никак он себе это не представлял — просто нужна была передышка. Можно было даже сказать, остро необходима.
Сменить обстановку, выдохнуть. Убедиться, что в ближайшее время точно ничего плохого не произойдет. Не продолжит же Волков убивать людей даже заграницей.
Все обсудить — снова, но вдумчиво, попытавшись найти компромисс.
(Какой еще компромисс, когда речь об убийствах людей?)
Вернуться в Россию, когда все уляжется. Попытаться жить дальше, как ни в чем ни бывало.
Слишком складно это выглядит в голове. На первый взгляд. Если не фокусироваться ни на чем, а значит — не замечать дыры в конструкции, от взгляда на которые все начинает таять и рушиться.
— Не знаю, — честно признается он, и, кажется, даже не узнает собственный голос.
Убирает руки, ставит их по обе стороны от себя и как-то даже немного за спину. Откидывается назад, распластавшись на диване, закрывает лицо ладонями, качая головой из стороны в сторону. Голова уже просто гудит. Слишком много эмоций — и ни единой положительной.
— Я устал, Олег, — глухо произносит он сквозь ладони, сильнее щуря под ними глаза и начиная слегка из потирать пальцами.
Ну, это-то должно было быть очевидно с самого начала.
Но он уже просто не знает, о чем еще говорить с этим человеком, в чьем внимании он почему-то продолжает нуждаться, несмотря ни на что.
Жгучий гнев, вызывающий желание как-то особенно жестко встряхнуть, ударить, достучаться, пульсирует вспышками где-то внутри. Можно было бы сказать, что это сердце кровью обливается, только вот нет у него никакого сердца. Есть лишь желание. Ударить наотмашь, с оттяжкой, чтоб аж голова дернулась и в ушах зашумело. Наорать и заставить открыть наконец-то глаза. Разумовский продолжает трусливо прятать голову в песок, отрицая то, что существует в реальности. Он подменяет эту реальность своими жалкими и несчастными фантазиями. И все еще так удобно закрывает глаза на то, что Чумной - это не Волков. Чумной - это их общее с Сергеем детище. Прекрасное, совершенное, яркое. Тот зародыш, который питается чужой поддержкой, сочувствием и вниманием. У их дела есть сторонники. И это все изначально родилось и смогло быть возможным лишь благодаря Разумовскому - даже если Птице не очень приятно об этом думать, но они ведь в одной связке были и будут, до самого конца - который продолжает упираться, отрицать, прятаться от своих кошмаров за фантазиями.
Уехать. Конечно. Да-да, разумеется, они уедут. В отпуск или вроде того, они ведь так хотели посетить Венецию, они хотели во Францию и в Нью-Йорк, у них было много планов, они их реализуют. Но не сейчас. Нельзя бросать на полпути то, что еще лишь в стадии своего расцвета. Огонь еще не разгорелся в полную силу. Слишком мало. Недостаточно людей, которые поверили бы в их - его - идею. Слишком много грязи, которую не вычистить одному. Слишком много всего, что еще только предстоит сделать. Отдых должен подождать, ведь сначала они сделают дело.
Птица - Волков - неприязненно морщится, но все еще не смотрит на Разумовского, никак особенно сильно не реагируя на его слова. Это просто слова. Все еще. Жалкие попытки отречься не отрекаясь. Так сильно боится остаться один, что даже выстроив в своих идеалах потрясающие логические связи, все равно удобно избегает главного. Если бы действительно хотел остановить и заставить прислушаться - говорил бы иначе. Но это детский лепет. Лицемерие и ложь. Разумовский врет и ему, и самому себе, и вообще всем вокруг. Очень удобно кидаться громкими словами о том, что убийства - это очень плохо и он такое порицает, но он же считай и спонсирует сбор тех бомб, на которых все подрывается к черту. Или как это все выглядит в его фантазиях?
Разумовский - святой мученик, который жертвует самим собой, кладя на алтарь свое сердце и душу, пытаясь убедить Волкова проповедями и скулежом? Как бы не так. Просто трус, который цепляется и не может отпустить. Преданно заглядывает в глаза, опускает руку с оружием, притворяясь, что не заметил во второй руке точно такое же оружие.
Наверное, это по своему даже мило и очаровательно. Только Птицу тошнит от того, что ему приходится участвовать в чужом фарсе. Он выступает спонсором чужого сумасшествия и болезненных привязанностей. От Разумовского натурально тошнит. И от этого то ли смешно, то ли грустно, черт знает. Они ведь могут быть потенциально выше всего этого. Выше этих мелочных разборок о ценности души какого-нибудь алкаша подзаборного или зажравшегося чинуши. Они призваны лишь затем, чтобы истребить всю эту мразь и восстановить справедливость, от отсутствия которой страдали так сильно.
Он думает спасти свою душу попытками откупиться подарками в детские дома или спонсированием нуждающихся. Так вся страна нуждается. Всем пойдешь помогать? Каждому по рублю раздашь? Не всрались никому ни рубль, ни тыща. На всех-то не хватит. И где тогда снова будет справедливость? Дерьмовая логика.
Волков резко поднимается с чужих колен, раздраженно хмурясь. Устал он. Конечно. Ныть и размазывать сопли - это очень энергозатратный и ресурсозатратный процесс. Как будто они не повторяют этот диалог в миллиардный раз. Волков зол, потому что он тоже устал. Они оба устали от всего этого дерьма. Если бы он мог не зависеть от Разумовского, он бы давно ушел. Он бы в принципе не стал с ним связываться. Ничтожество. Сидит здесь, страдает, как будто не его упаднические мысли сильнее всего прочего отравляют их внутренности. Просто Разумовский способен создавать тлен, разводя плесень по стенам, но не хватает у него сил для того, чтобы придумать, как использовать все это на пользу. Сил нет. Вообще ничего нет. Наверняка ведь давно бы наложил на себя руки, если бы не присутствие Волкова рядом. Хотя. Нет. Нет. Опять же, чтобы совершить самоубийство, нужно суметь набраться духу и собрать яйца в кулак. Этот не смог бы, даже думать об этом не надо.
- Ну так предположи. Подумай. Я не слышал ни одного предложения, кроме "хватит", "перестань", "так нельзя" или "я не могу/не хочу". Это не альтернатива. А как можно? А что предлагаешь ты? - Волков только качает головой. Потому что он реально устал точно так же. Разумовский бесконечно бродит где-то на грани. Боится пойти дальше. Боится сказать вслух то, о чем они оба думают. Разница в том, что Олег - из чужих фантазий и мечтаний, где этот мужик просто образец силы и стойкости [был бы ими, так может и не помер бы, а] - не боится выступать. Он не боится их общего мнения, не боится громких заявлений. Он устал от всего этого дерьма с запретами и скулежом. Где альтернатива? Она в трусливом побеге из страны? Она в попытке игнорировать детонатор, который держат они вдвоем? В чем смысл убеждать, когда не имеешь четких убеждений? - Ты не предлагаешь ничего, но ждешь, что я соглашусь с этим "ничем". Так просто не бывает. И я думал, что ты способен это понять.
В конечном итоге, они оба не понимают, к чему и зачем ведут эти диалоги.
— «Ничего» — кажется, вполне себе выход, — Олег всегда обладал каким-то дьявольским терпением и спокойствием, но сейчас даже по нему невооруженным глазом стало видно, как ему все это надоело. На Волкова он, конечно, не смотрит, но складывается ощущение, что от его настроения даже воздух электризуется. И потом, тот факт, что ничья тяжесть больше не ощущается на коленях, тоже трудно не заметить.
Сережа с усталым выдохом отнимает руки от лица, сцепляет их в замок на груди и продолжает бездумно пялиться в потолок.
— Это не наша война, Олег, мы не можем отвечать за все, — продолжил он отрешенно, как будто и вовсе не своим голосом.
Это он, в отличие от Волкова, с полпинка заводился от любой несправедливости в жизни — взять ту же ситуацию с Гречкиным, в которой он ощущал полное бессилие, но что он мог сделать? Разве что высказаться публично и сделать... какие-то пожертвования? Куда? В детдом они поступают и так регулярно. Как бы то ни было, можно было что-то придумать, чтобы привлечь внимание к проблеме — у него для этого были все ресурсы. Не факт, что это бы что-то изменило, но ведь и действия Волкова по сути не меняли ничего тоже. Ну чего бы он добился? Навел страх на город? Сознательность и порядочность людям так не привьешь — да и рано или поздно его бы все равно поймали. Он может этого не осознавать сам, но это было неизбежно. Даже если он собрал толпу фанатиков, непредставимо, чтобы миссионеру-серийному убийце позволили долго свободно расхаживать по улицам города и жечь людей.
— Ну, а дальше что? Так и будешь до конца жизни убивать тех, кто тебе не нравится? Что ты можешь дать людям, кроме этого? Допустим, ты защищаешь людей от гнили, но ты даже не можешь быть с ними честным и открытым — и какое у твоей миссии будущее?
Чтобы что-то менять, необходимо пробиваться наверх. Вести за собой людей — этому, допустим, Волков научился, но он не может даже снять маску. Может быть, Разумовский бы решился — чем черт не шутит — влезть в политику, допустим, чтобы иметь возможность хоть на что-то влиять. Вместе. Олегу же важно, чтобы все это происходило вместе — просто он знал, что Сережа никогда не решится на то, на что решился он, так ведь? Как он это позиционировал — пытался делать то, чего хотел Разумовский.
Так вот, убийств людей он точно не хотел. И понятия не имел, что могло навести на логику, что, по-видимому, нет человека — нет проблемы.
Конечно, ему не нравилось то, что творилось в городе. Коррупция, насилие, это вот все. Здорово было бы жить в другом мире, не страдающем от этого — но, к сожалению, не судьба. Часто возникало чувство бессилия, что здесь н и ч е г о не изменить. Но все познается в сравнении — и сейчас Сережа понял, что такую цену за то, чтобы из города исчезли все те, без кого он стал бы лучше, он заплатить не готов. Да и в целом — как бы он ни хотел этого признавать, с некоторыми вещами лучше смириться. На данном этапе, во всяком случае. Пока у тебя не появится реальной возможности что-то изменить. Пусть это может произойти и нескоро, но положительная динамика пусть лучше выстраивается более органически, чем скачкообразно. Потому что действительно ли такая охота на ведьм и вызываемые ей настроения ведут к формированию того города, в котором Сергей хотел бы жить — он очень сомневался.
— Остановиться и подумать — вот пока моя альтернатива. Дать шумихе улечься и вместе обсудить, как можно действовать иначе, — он тяжело поднимает корпус, принимая сидячее положение, уперев локти в колени и опустив голову. Затем робко поднимает взгляд, глядя на Олега, который не смотрит на него. И все еще не понимает, как так вышло, что они даже смотреть друг на друга не могут — ведь если бы он поймал на себе чужой взгляд, даже спорить ни с кем не стал бы, что непременно опустил бы свой. О взаимопонимании — и речь уже не идет. И поддержать друг друга не могут, и оттолкнуть.
Хотя — он не вполне мог объяснить, почему бы Волкову просто не уйти. С ним-то все более-менее понятно, что пытается еще как-то... спасти? Да и один черт уже — все равно соучастник, даже если молчаливо способствовал содеянному, не принимая в нем непосредственного участия. Если — когда — Олега поймают, ясно же, что пойдут ко дну оба. А так, если сможет все это остановить, глядишь, и пронесет. Другой вопрос: сможет ли он жить с этим дальше — или рано или поздно все равно сломается и во всем сознается сам? Не слишком привлекательная перспектива — до конца жизни умалчивать о сожжениях людей. Перспектива тюрьмы — еще хуже, но когда речь идет о честности и чистоте совести...
— Пожалуйста — я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Как Олег-не-Олег и думал ранее, все это - пустые размышления и просто слова. Жизнь никак не могла измениться под влиянием мыслей. Даже если этому учили на тупых семинарах, мол, думай-мечтай-фантазируй и тогда твоя жизнь кардинально изменится, ведь всякая мысль материальна. Так? Не так. Пустая болтовня, направленная ровно на то, чтобы выкачать деньги из твоего кошелька. Все эти "мечтай и фантазируй" неизменно возвращали человека в серую реальность, где ничего не менялось, сколько бы он ни размышлял об этом. Или же наоборот, все кончалось ровно тем, что жертва своих фантазий в них же и оставалась навсегда, потеряв всякую связь с реальностью.
Это позиция труса - пустые надежды на то, что все изменится само, даже если ты ничего с этим делать не станешь. И Разумовский разочаровывал все сильнее. Как можно было быть настолько упертым? Почему он ничего не понимал? У них ведь одно сознание на двоих, а Сергей отчего-то продолжает закрываться и прятаться. Словно страус, зарывающийся головой в песок. Только это работало в мультиках, а в реальности те самые страусы часто разбивали свою голову о твердую землю, на том все и кончалось. Он ведь тоже думал обо всем этом. Они вместе думали. Но сумасшедшим Разумовский считает не самого себя. И так удобно прикрылся Волковым, своими заботами о нем и этой дурацкой влюбленностью. Отрицать смерть того, кого уже не воскресить и продолжать любить его так, словно он живой.
Хочется просто заорать в голос. Сумасшествие - это не то, что они делают, когда линчуют всех этих ублюдков, ведь они заслужили. Сумасшествие - это то, что Разумовский делает. С ними двоими. Он пытается их убить. Навредить, уничтожить, искоренить, сжечь. И все прикрывается заботой, любовью и беспокойством. Ну, да, а сам сжимает нож, который готовится вонзить им обоим в спину. Бесполезный и жалкий.
Он ведь тоже думал о том, что все эти люди не заслужили шанс. Это началось не сейчас, а очень давно. Это было с ними всегда. Всегда были они вдвоем и их общая идея - м е ч т а - что они сделают этот мир лучше, прекраснее и чище. Они избавят мир от тех, кто его портит и уничтожает. Они не будут заниматься одной лишь благотворительностью и подачками, ведь это смешно. Ему и Олегу было что ли лучше, от всех этих подарков богатеньких тетушек и пузатых педофилов, которые просто пытались отмыть свою совесть? Разве это было правильно? От этих "вложений" становилось лучше? Мир резко исправился, когда Разумовский дал свободную площадку для высказывания мнений? Что за шутки. Это ничего не исправляло. Это лишь застилало взор на то, что мир горит все ярче. И Разумовский своими подачками лишь подбрасывает дров в огонь. Другие ублюдки тоже сильнее вкладываются в благотворительность, а потом насилуют этих детей, покупают их, прикрываются ими, словно щитом. Это все перестало что-то значить? Или Разумовский стал настолько далек от той реальности, что резко ослеп? Он забыл о том, как они жили и что все эти люди делали с ними? Как они все рушили и ломали. Как сломали его. Как продолжают рушить страну, гиеня на ее останках, устраивая пир во время чумы. Как сломали и выбросили Олега, словно ненужную вещь. Ах, да, он даже про Олега забыл. Удобно-то как: не помнит - значит этого и не было. Потрясающая позиция.
Он устало качает головой и вздыхает. Все эти аргументы - обычная и банальная пустышка. Разумовский уже в самом себе запутался и не понимает, что делает и для чего. Хочет спасти Олега? Так нечего спасать, тот умер. И пусть там и остается, как отличный пример того, что на самом деле происходит в реальности. В том мире, который зачем-то пытается защитить Разумовский. У него ведь ничего нет. Все эти деньги, машины, шмотки - это никогда не было им интересно. Они довольствовались тем, что имели. Его детище, эта соцсеть, ради которой он бился все это время? Она ему не нужна, если даже нет того, с кем он может разделить свой успех. Он хотел, чтобы рядом был Олег. Олег умер. Конец истории.
Он подходит ближе, садится на пол, упираясь коленями в пол. Пытается заглянуть Разумовскому в глаза, но тот взгляд упорно отводит, чем вызывает еще один мягкий и усталый вздох. Таким Сережа видит Олега? Такого он хочет? Чтобы Олег раскаялся, преданно заглядывал в глаза, признал то, что тот неправ. Это ведь все одна сплошная ложь, от начала и до конца. Он осторожно касается чужой ладони, беря ее в свою, подносит к губам, мягко касаясь костяшек губами. Олег никогда не был их общим желанием, потому что он был лишним в этом уравнении. Настоящий Волков никогда не стал бы поступать так, как себе придумал Разумовский. Но они оба настолько погрязли в общей лжи, что теперь неясно то, где правда и есть ли в ней смысл.
- Ты не допустишь, чтобы со мной что-то случилось, - в голосе не чувствуется фальши, но он знает, что это не та правда, которую бы он хотел нести. Он не размазня, как Волков. Настоящий Волков, который поступил бы именно так, как он сейчас поступает. Иногда чем-то приходится жертвовать, во имя большего и бесценного. Он мягко ведет чужой ладонью по своей щеке, затем прижимаясь к ней и прикрывая глаза. - Как я не допущу того, чтобы что-то случилось с тобой.
Они ведь в одной лодке. И друг без друга в любом случае не смогут, даже если очень захотят.
Олег возникает в непосредственной близости от него спонтанно. В слишком непосредственной, слишком неожиданной. Кажется, Сережа даже дышать перестает — по крайней мере, на какое-то мгновение, и довольно продолжительное. Достаточно продолжительное, чтобы Волков смог взять его руку в свою, а Разумовский безропотно дал ему это сделать, попросту застыв, не зная, как реагировать. Оттолкнуть — или... что?
Сережа — буквально как током пораженный, просто смотрит на то, как Волком подносит его ладонь к лицу, касается губами. Все это так контрастирует с тем, что происходило буквально только что в этой же комнате. Накопившееся недопонимание никуда не девается, но отходит на задний план, как будто в мире больше ничего не остается, кроме этого момента.
Здесь бы еще задуматься, что Олег раньше никогда так не поступал. То есть, они были близки всю жизнь, но в совершенно ином ключе. Даже жизни друг без друга не представляли. Всегда заступались, выручали. Это не мешало им быть совершенно разными, но как будто бы взаимодополняющими.
И все же.
Казалось бы, движение совсем невинное, но значащее слишком много, говорящее слишком обо многом, даже безо всяких слов — который, разумеется, тоже прямиком в десятку, в этом-то вся и проблема. Иначе — уж как-нибудь бы разрешилось давно. Не было бы так страшно звонить в полицию, потому что не потерял бы так много. Не все, но самое важное.
Поэтому, наверное, он не оттолкнул Волкова сейчас, хотя мог бы. Потому что слишком многое себе позволяет и слишком многое возомнил. Но — совершенно ничего подобного. Сережа совершенно не против происходящего, хотя и позволял себе даже подумать о том, что подобное может когда-нибудь случиться. Не так, чтобы многое, казалось бы, но значимое.
Как-то все разногласия, вся нервотрепка отошли на второй план, и Разумовский отчаянно боялся потерять это ощущение — и не столько по какой-то другой причине, наверное, нежели чтобы не возвращаться снова в их обычную реальность, действует на опережение, прежде чем Волкову пришло бы в голову прервать физический контакт. Подносит руку порывисто, но затем очень аккуратно зарывается свободной рукой в темные волосы на затылке, затем осторожно высвобождает вторую руку из чужой и запускает ее в чужие волосы тоже. Ненавязчиво притягивает к себе, утыкаясь носом в макушку. Утомленно выдыхает, прикрывает глаза.
Может быть, все это странно, но пусть так и останется, ладно? Кажется, это именно то, чего ему так не хватало в последнее время. Просто... не прежний, но понимающий Олег, который всегда за него, и ничего больше. Просто не думать о том, что этот же самый Олег действительно готов на все, по его мнению, что нужно Сереже. Что уже сделал и от чего не собирается отступаться. Он правда от всего этого очень сильно устал и не знает, что делать, имеет ли смысл биться над чем-то. Что вообще имеет смысл? Поставить жизнь на паузу и выдохнуть. Не думать ни о чем. Иногда же можно, правильно? Даже если это самообман и ничего более. И не думать о том, что, в сущности... просто ни о чем не думать. Без исключения.
Тем более о том, что значат все эти действия со стороны Волкова. Слишком нежные, слишком хрупкие. Наверное, о чем-то таком можно было догадаться, но он просто даже не думал. Возможно, потому что так проще было не позволять думать себе. О том, что привязанность-то какая-то дюже болезненная, как и тот факт, что он вообще не представляет, что бы делал без Волкова. Жили они несколько лет порознь, конечно, и даже не общались все это время. И все же... думал ли он тогда, что это может быть не навсегда — что он Олега не сможет простить, а тот не вернется?
Если честно, он и представлять себе не хотел — ведь поэтому-то и боялся больше всего того, что сулят им обоим действия Волкова, если тот не прекратит. Не столько что тот потянет его вслед за собой, сколько и вовсе вновь окажутся порознь.
Дать Разумовскому то, чего он так сильно хочет, но в чем боится признаться самому себе - не сложная задача. Тем более, что высказывать все свои сомнения, надежды и желания вслух ему вовсе и не обязательно. Птица все знал, все понимал и отлично видел уже тогда, когда сам Разумовский ни о чем и не догадывался. Он и сейчас выглядит достаточно сильно напуганным и шокированным. Олег смотрит прямым взглядом, глаза в глаза, изучающе и внимательно. И это все до боли сильно похоже на сцену с кроликом и удавом. Кролик, ожидаемо, едва ли может вырваться или хотя бы пошевелиться: просто смотрит в ответ. Даже если бы прямо сейчас захотел и попытался вырваться, ему бы этого никто не позволил сделать.
Но Разумовский как будто перебарывает нечто внутри себя и расслабляется. Легкая улыбка касается губ Волкова, но смотрит он все так же изучающе и пристально. Ничего не получится, если Разумовский будет видеть его врагом. Он взбунтуется, пойдет наперекор самому себе, испортит им абсолютно все, что Птица выстраивал с таким усердием и скрупулезностью. Все рассыпется в единый момент, если только Разумовский поймет и узнает, что является лишь временным жильцом в своем собственном сознании. Все это лишь вопрос времени. И скоро не останется никакого Сережи Разумовского, такого хрупкого и беспомощного в своей этой доброте и наивности.
Без поддержки Волкова, пусть и порожденной одними лишь галлюцинациями и играми воспаленного и горячечного сознания, ничего не получится. Птица уже пробовал, у него никак не выходило пробиться из этой тьмы, в которую его упрятали на долгие годы. Как же чертовски удобно то, что Олег соизволил помереть. И перед этим свалить. И хорошо, что Птица не дал им примириться и встретиться. Он методично уничтожил любые шансы на то, что Разумовский найдет опору для того, чтобы выкарабкаться и сумеет побороть всех своих внутренних демонов.
Олег позволяет себя обнять. Он опускает ладони на чужую талию, они должны ощущаться теплыми и максимально правильными, на положенным им месте. Фальшивое ощущение безопасности, подкрепленное чужой уверенностью в том, что все непременно как-нибудь наладится. Будь здесь настоящий Олег, это, быть может, и сработало бы. Верный, преданный и влюбленный до омерзения, да-да, славная ручная собачка, только абсолютно ненужная. И еще более жалкий Разумовский, сам себе запрещающий взглянуть на реальное положение вещей. Только идиот бы не заметил влюбленность Волкова и всю эту отвратительную преданность, с которой он заглядывал в глаза. Птицу просто тошнило от всего этого цирка. Один молчит, а второй упорно отказывается замечать хоть что-то. Потому оба и закончили так, как закончили. Слишком поздно Разумовский позволил себе заметить хоть что-то. Но так даже лучше.
Теперь Птица отыскал новые рычаги давления. Не только через слова или психологические манипуляции. И не только подавление. Теперь можно действовать и иными методами: можно давить через прикосновения. Птице достаточно лишь вот этой секундной слабости, чтобы понять и оценить новые возможности.
- Я тебя никогда не оставлю, ты не будешь один, - голос переходит в интимный и хриплый шепот. Лица Птицы не видно, так что Разумовский не может видеть ни хищной ухмылки, ни прищура глаз. Слишком просто. Олег Волков единственная поддержка. И он же единственная слабость, которую не перебороть. И все чувства чужие как на ладони, даже те, которым предстоит выплыть наружу гораздо позже. Пока Сережа не готов к тому, чтобы признать, принять и сделать ответный шаг. Но Птица пока никуда и не торопится. Ничего страшного, если партия затянется, так даже гораздо интереснее. Легкие победы слишком скучны и не приносят никакого удовольствия. А падение Разумовского в ту глубину, где он столько времени продержал Птицу, будет отличной наградой за терпение и ожидание. Олег гораздо полезнее, чем изначально можно было вообразить и он отличный помощник. Правда теперь он помогает совсем не Разумовскому. Но так даже лучше и интереснее. З а б а в н е е. - Обещаю, - тихо припечатывает Олег, крепче обнимая и прижимая к себе Разумовского. И ни секунды не врет в своих обещаниях и словах. В своем падении Сережа будет не одинок. Птица сопроводит его до самого конца. И не позволит остаться в одиночестве и в той темноте, в которой предстоит провести остаток жизни. Птица сдерживает все свои обещания.
Вы здесь » chaos theory » внутрифандомные отыгрыши » на прения с самим собою ночь
