Два солнца стынут, - о, Господи, пощади! –
Одно – на небе, другое – в моей груди.
Чума никак не хотела отпускать Еву.

Болезнь отпустила этот город. Напилась кровью, страданиями, криками, жизнью, нет, жизнями – и отпустила. Ей перекрыли кислород, и она, как бушующее страшное пламя, обратила лишь часть города в золу. 

Сырые Застройки вспыхнули – как сухая трава от искры – и сгорели за пару дней. До последнего.

И все закончилось. Город не сгинул следом.

Но какой ценой? Откупились малой кровью?   

Мысли об этом последние дни так точили Еву, что во сне она билась едва ли не в горячечном бреду. Богатое воображение сыграло над ней дурную шутку. По ночам она воочию видела плесневело-зеленое марево над их домом, а после – внутри: смерть и страдания с жаром дышали ей в лицо, чьи-то костлявые руки железом сжимали горло, а голова гудела от бесчисленного роя мух. Девочка кричала в ужасе, просыпалась мокрая от пота, а затем беспомощно ревела белугой, пока в комнату ангелом не влетала мама, обнимала, отгоняя всех демонов, перебирала золото волос в пальцах и что-то успокаивающе шептала. Ее голос теплой морской волной накатывал и согревал юную Ян, и до утра она обо всем забывала. Но днем, увы, было немногим легче. 

Днем Песчанка больше не стучалась в голову, грозясь проломиться, а лишь любовно оглаживала виски.

Как эти солнца, - прощу ли себя сама? -
Как эти солнца сводили меня с ума!

Намучившись в плену собственной головы, Ян все же выбралась из постели, которую редко покидала после вестей о море, и направилась в ванную.

Вспомнился недавний совет матушки: «Тебе надо развеяться». И сейчас Ева все больше осознавала: необходимо выпорхнуть из клетки, иначе она разучится летать. Больше не от чего прятаться, кроме как от своих же страшных мыслей.

Ближе к вечеру в спальне горели все огни, освещая беспорядок в комнате. На ее кровати можно было наблюдать почти все богатство, которое она привезла с собой из Столицы: сорочки, платья, юбки, блузки, чулки, белье. На полу рядом было небрежно раскидано несколько пар туфель. В воздухе чувствовался аромат дорогих духов.   

Сама же девушка – румяная и свежая - сидела перед туалетным столиком с трюмо и расчёсывала спутанные локоны. Матушка с детских лет учила, что быть красивой – это ее обязанность. По крайней мере, на людях необходимо быть такой.

В люди Ева и собиралась. Хоть она не успела толком освоиться в городе: чума заперла их в особняке, едва они заселились с дозволения покровительствующей семьи Каиных. Но все же некая картина имелась.

«Разбитое сердце». Культурный центр города. По слухам, там продают экзотические настойки, которые мгновенно опустошают разум.

Именно это и влекло молодую Ян.

«Тебе надо развеяться. Тебе это необходимо».

Собравшись, она последний раз оглядывает себя в зеркало. Почему-то вдруг накатили детские воспоминания, когда она, маленькая и наивная, подошла к маме и спросила: а куда папа уходит и почему потом возвращается шатающийся и исчезает в своей мастерской. Мама лишь грустно улыбалась и отвечала: "Ему это необходимо". Тонким налетом такая же улыбка легла на лицо дочери.   

Путь вышел не самый близкий, пришлось пересечь несколько кварталов и два моста, и это даже понравилось Еве – стало немного легче, чем в четырех стенах. Но гуляла она потеряно: не слышала толком цокот каблуков, не смотрела на прохожих, не замечала, как причудливо играло уходящее солнце в ее украшениях и волосах.

Наконец, она увидела ориентир – табличку с разбитым сердцем и нашла нужное место. И, преодолев лестницу, уверенно открыла дверь.

Но всё-таки это было уже не та девочка, что с горящими глазами радостно щебетала о чудесах и уговаривала покинуть Столицу.

Что-то изменилось.

Что-то надломилось.

Что-то… выцвело.

Ева даже толком не осматривает кабак и его посетителей по углам, хоть сама и привлекает внимание. Впрочем, по поникшему лицу читалось, что она явилась вовсе не баловать улыбкой, не услаждать танцами и смехом, а заливать свою грусть и забывать обо всем вокруг. Ян садится возле бара, облокачивается локтями на стойку и жестом просит бармена налить. Никогда прежде ей не случалось бывать в подобных заведениях, но бармен ее понимает, впрочем, она даже не следит особо за ним, снова неотвратимо уплывая в собственный горький омут.
   
И оба стынут – не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.

Отредактировано Eva Yan (2020-07-15 21:55:50)

Ева залпом опрокинула свой первый стакан, и горький твирин неприятно обжог глотку. Но она стойко все глотает, почти не морщась, как больной принимает противную микстуру, чтобы вылечиться.

В сущности, так оно было.

Стук стакана о деревянную поверхность глухо отдался в голове. На секунду Ян показалось, что череп задеревенел, и мысли растеклись вниз по его стенкам, а тело, наоборот, наполнилось ватой, и из виска, что ныл с самого утра, будто бы вынули тупую иголку. Она закрыла глаза и оперлась подбородком о ладонь, блеснув браслетом на запястье, и прислушалась к шуму в голове.

Больше не удушающее мерзкое эхо жужжания мух. Хорошо. Значит, слухи не врали.

Ева хмельно улыбнулась от облегчения. И темнота перед глазами теперь успокаивала, а на тревожно сменялась на болезненные зелено-бурые оттенки.

Но все же девочка сообразила, что как бы ни хотелось безвозвратно вычеркнуть последние дни из памяти – стоило оставаться хоть немного благоразумной и не напиваться. Хотя бы чтобы без приключений добраться до дома, который остался чуть ли не на другом конце города. Еще только стаканчик, может быть, два, и…

Мужской незнакомый голос выдергивает Ян из омута. Не пугает, но она растерянно хлопает ресницами, пытаясь заново сфокусироваться. 

А затем рдеет то ли от выпитого спиртного, то ли от комплимента, то ли от…

Новых чувств.

Кровь разлилась под белой кожей горячей волной, а голубые глаза сверкнули огнем.

Почти тем же самым, что пламенел в ней, когда она увидела Многогранник.

Он красив, действительно красив, она читает это по его очерченным скулам, по глазам цвета виноградной лозы, по дерзкому взгляду, по лихо зачесанным назад волосам.

Ева почувствовала, как кровь ухнула куда-то к ступням, а после все тело стало легким-легким будто потеряло вес.

- Нет, скорее забвения, - и не нужно пояснять, от чего именно Ян стремилась избавиться – каждая душа в городе наверняка тоже хотела бы бесследно испепелить в голове трагедию, словно бы ее и не было. Это было невозможно, но в силах людей было отвести траур и жить дальше. 

Он разгадал в ней уроженку Столицы, но и сам едва ли походил на местного. В его одежде не угадывался ни заводской рабочий, ни тем более степняк. В полумраке на его раскрытой крепкой безволосой груди Ева разглядела виселичную петлю. И поймала себя на мысли, что все же видит его не впервые. Не так близко и не в упор, но…

- Мы не виделись раньше? – чуть щурится девушка, как щурятся, стремясь узнать кого-то, и неосознанным мягким жестом поправляет золотисто-янтарные волны, струящиеся вдоль спины. Пальцы гораздо смелее находят грани и подносят заполненное стекло к губам: второй стакан идет легче и слаще, и за ним следует довольная благодарная улыбка. Голова не деревенеет, а наполняется теплым звоном.   

Похоже, этот вечер пройдет веселее и приятней, чем она думала.