Математика. Ну, да, она самая. Как и всегда, они остались наедине. И это не интимное уединение, где ты чувствуешь себя хорошо и по всем параметрам потрясающе, душевно, прекрасно и та-а-ак далее. Это скорее как остаться на ринге, где вокруг тебя ревуще-улюлюкающая толпа, а напротив тебя тяжеловес под двести кило, против твоих восьмидесяти шести. Скверно, короче, как ни посмотри. Его раз за разом укладывают рожей в землю и он ничего не может противопоставить. Потому что математика и здесь он в принципе бессилен.
Если он не отработает двояк за прошлую контрольную, ему светит трояк. Или неуд. Надо еще поинтересоваться тем, как там обстоят дела с прошлыми отработками и зачли ли их (хорошо, если да). Если нет, то будет неуд. Не худшее событие в жизни, однако неприятно. И он бы не хотел потом бегать за преподавателями, в попытке исправить то, что изначально не могло работать идеально ну никак. Вкупе с тройбаном по химии, вообще красота и просто шик. Оценки, конечно, мало значат, но если он хочет не облажаться с поступлением в институт еще на старте, надо бы приложить побольше усилий. Или хотя бы притвориться, что он старается. План просто зашибенный. Надежнее и прочнее стали.
Волков тоскливо перелистывает страницу учебника назад, заново пытаясь прочесть и понять хоть десятую долю того, что там написано. Выходит не то чтобы слабо, а просто отвратительно.
В этом году его не спасут призовые места на спортивных соревнованиях и учителем по физре отмазаться не получится. На носу экзамены. И это, вроде как, важно. В целом и общем. И не смотря на то, что Волков с самого начала считал всю систему обучения и выставления оценок каким-то всемирным заговором и попыткой обманывать людей. Если бы хоть одна школьная оценка была бы значима, то к образованию в принципе все бы и подходили иначе. Но точно не так, как сейчас.
Но, возможно, он может ошибаться.
Волков бросает кислый взгляд на койку рядом. Неаккуратно заправлена и больше похожа на птичье гнездо. Собственно, это вполне ожидаемо от шебутного Сереги, которого ничто в этом мире не могло перевоспитать. Куда умелась - упорхнула - эта шумоголовая птица, узнать было бы куда как более кстати. Он бы жуть как помог, если бы сейчас был здесь. С ним перспектива разбирать формулы не кажется настолько безнадежной. Это и больше походит на успешный план. Заниматься как-то проще, если хотя бы один из вас понимает то, что происходит. В частности, Олег без зазрения совести готов был сдаться и признать, что Серега во всем этом разбирается куда лучше и шустрее.
Пошли бы нахер те, кто всерьез считает, что каждому под силу разобраться в этом наборе букв и цифр, которые зачем-то вообще существуют. И зачем-то их необходимо решать. Ну да, ну да, гуманитарии могут сразу гулять мимо и это точно не их война.
Вслух Олегу было сложно признавать тот факт, что он недостаточно умен, чтобы разбираться во всех науках разом. Но это же физически невозможно и ты не можешь быть специалистом во всех сферах разом, не так ли? Кстати, с физикой у него проблем никаких. Как и с техникой. Просто проще работать с тем, что ты, пусть и в теории, но можешь пощупать руками. Плюс-минус. Но опыты это хотя бы интересно (химия не в счет и это другое). Кстати, физика на математику не похожа и это, черт возьми, огроменная проблема.
Где-то за окном слышится веселый смех и крики с футбольного поля. Он мог бы сейчас быть там и это было бы куда как приятнее и полезнее. Вряд ли он свяжет свою дальнейшую жизнь со спортом. Но и точно никак не свяжет с...да, сами угадайте с чем, ага. Волков поднимается и тянется к форточке, чтобы закрыть ее и больше не слышать манящий шум с улицы. В комнате душно, но как-нибудь переживет. Грузно усаживаясь обратно, Волков подпирает голову ладонью и раздраженно хмурится, поднося ручку ко рту и кусая кончик. Это слабо помогает, но так он хотя бы сам себя немного уверяет в том, что старается и делает хоть что-то, пусть и совершенно не полезное.
Возможно, однажды он будет немного скучать по этому времени, когда оценка за полугодие считается самой трагичной и серьезной проблемой. Помимо прочего. Но отчего-то кажется, что точно не будет. Как и по этому месту, которое временами больше напоминает тюрьму. Пусть теперь и навороченную, со свеженьким ремонтом и возможностью делить комнату не с десятью людьми, а всего с одним. Даже жаль, что этот богач-спонсор,  подаривший им новое здание, нашелся только сейчас. Возможно, Олег совершенно иначе думал бы об этом месте, если бы не прожил всю сознательную жизнь с мыслями о том, что ему надо учиться отстаивать свою территорию, личное пространство и физическую сохранность. Про моральные аспекты речи сейчас не идет. Но и им тоже не кисло досталось. Особенно из-за необходимости защищаться и за себя, и за того парня. Который, угадайте что, а все верно, куда-то умчался и бросил его наедине со своими невероятными жизненными проблемами. Тоже мне друг. Мог бы и помочь. Хотя бы морально поддержать, что ли. Этого тоже вполне бы хватило (нет, надо помогать не только морально, но желательно еще и физически, умственно или как там правильно, да не суть).
Волков очень долго, шумно и длинно вздыхает, откидываясь на спинку стула и запрокидывая голову назад. Он готов сдаться и капитулировать. Ни хрена собачьего не получается, хоть ты умри прямо здесь и сейчас. Дверь комнаты открывается, Волков все еще безразлично наблюдает за тем, как внутрь привычно вваливается Разумовский. То ли чем-то возбужденный, то ли наоборот. Он просто всегда такой вот, что сразу и не поймешь. То ли его обрадовали, то ли огорчили. Порой - часто - его эмоции слишком непоследовательны и совершенно не подходят по случаю. Но это, видимо, просто часть его природного "очарования".
- Математика, - хмуро и нехотя поясняет Волков свое состояние и свой вид, предугадывая вопрос, который должен последовать. Вероятно, его и вовсе могут ни о чем не спрашивать, а сразу перейти к той части, где Разумовский вдохновленно и самозабвенно вещает о чем-то, что приключилось с ним за те пару часов, что они не виделись. Тот самый тип людей, которые даже бытовую ситуацию могут увидеть невероятным приключением. Впрочем, это и не плохо. - Больше не могу.
Обычно Олег не признается вслух о том, что чего-то не может и не понимает, а лишь упрямо продолжает делать до тех пор, пока не получится. Но сейчас он просто задолбался вариться в этом котле один. Сказал вслух и уже немного полегчало.
- Где был? - а еще кстати, лучшим решением вопроса может стать смена темы и забивание на этот самый вопрос. Не худшая из перспектив, кстати. Так что Олег просто выбирает наиприятнейший из вариантов развития событий. Серега сейчас ему вспенит мозг своими охуительными историями, может он перезагрузится от этого и работать станет куда легче. Но это не точно.

Возвращение Серого в комнату как будто разом ее оживляет, позволяя всему пространству расцвести жизнью и красками, прогоняя унылую серость, окружавшую Волкова парой минут ранее. Странно, как всего один человек может настолько сильно менять картину восприятия мира вокруг. Но Олег задумывается об этом не слишком сильно. Просто довольствуется тем, что теперь он не один, наедине со своим самым страшным врагом.
Волков прослеживает взглядом чужие отрывистые движения, которые порой кажутся какими-то слишком дерганными. Как будто Разумовский слишком сильно торопится что-то сделать в этой жизни, а то вдруг не успеет и что тогда. Сам же Волков, в контраст своему другу, максимально неспешен и нетороплив, подходя ко всему с некоторой ленцой и как будто бы без особого желания. Просто такой вот он человек во всем. Не видит смысла в том, чтобы куда-то срочно бежать. И он точно не из тех, кто откладывает дела на последний момент, чтобы впопыхах все попытаться успеть. Это больше похоже на Разумовского, который вечно опаздывает, но каким-то чудом умудряется успеть, запрыгивая в последний вагон позже всех остальных. Удивительный в своих противоречиях человек.
- Математика, - вновь повторяет Волков, ни капли не рассерженный тем, что его не очень-то слушали. С Серым всегда именно такая история, ему постоянно надо что-то повторять, потому что он вечно погружен в какие-то свои внутренние головняки, к которым не допускает никого постороннего. Кроме, быть может, Волкова. Но он просто привык считать себя странным исключением. Они совершенно не похожи и полярно разные, однако как-то умудряются сосуществовать в гармонии. В любом случае, там, где чего-то недостает Разумовскому - Волков всегда подхватит и дополнит. В его сторону работает ровно так же. Может, именно поэтому их порой дразнили "голубками", но за что получали по морде даже без объяснений. Кстати говоря, Волков хотел подумать о другом.
Когда Разумовский наконец-то заканчивает воевать с собственными ботинками и садится рядом, Волков нехотя и с ленцой возвращает своему телу удобную позу и усаживается нормально. От вида учебника снова не иронично начинает тошнить. Он, очевидно, совсем не так хотел бы провести этот вечер. Он был бы даже согласен заняться чтением книг, да вообще чем угодно, только не необходимостью воевать с теоремами и формулами. Это было бы невероятно унизительно, если бы не было так сильно наплевать. Олег скрещивает ладони на груди, молчаливо кивая подбородком на свою тетрадь, как бы отвечая на риторический вопрос. Что тут у него? Абсолютно ничего интересного, если кратко. Так бы он, конечно, в красках расписал то, как ему чертовски сильно не нравится то, что он видит перед собой. Но делу его стенания не помогут, так что в этот раз можно обойтись красноречивым молчанием.
На пояснение о том, где именно Разумовский пропадал все это время, Олег только неопределенно пожимает плечами. То ли соглашаясь с тем, что действительно гулял и так оно и было, то ли просто показывая, что услышал и принял к сведению. Ответ, на самом деле, мало о чем ему говорит. Но, с другой стороны, подробности не нужны. Если бы случилось что-то важное или интересное, Серега сам бы доложил ему об этом, потому что это для них нормально. Разумовский говорит, а Волков слушает. Такая вот простая схема в любой ситуации. Так что ладно. Значит, ничего интересного не было. Не страшно. Погулял - уже неплохо.
- Понял, - соглашается Волков, заглядывая в свою собственную тетрадь и выцепляя то место, на которое указал Разумовский. Точно. И правда ведь, отсюда пошла вся ошибка. А он и не заметил, сколько ни пытался перепроверить. Он ведь знает правила. Возможно, просто устал и глаз замылился. Олег хмуро кивает, вновь пробегаясь взглядом по строчкам. Оказывается, все он понял, просто ошибся на крайне банальном месте. Что ж, это немного - совсем капельку - заставляет порадоваться тому, что он не совсем безнадежен. И, ладно, пусть эта ерунда ему никогда в жизни не пригодится, сейчас это и не важно. - Устал.
Олег произносит задумчиво, как будто не уловив всей сути вопроса и уже полностью увлеченный перепроверкой собственных ошибок, подтягивает учебник к себе, снова задумчивым взглядом пробегаясь по строчкам и примерам из правила. В принципе, все он понял, а это уже можно считать успехом. Значит, у него может получиться не схлопотать неуд. Не хотелось бы, чтобы потом пришлось болтаться с самыми неудачливыми неудачниками из их класса на всех дополнительных. Такая перспектива ему не улыбается совершенно и скорее вгоняет в состояние тоски.
Олег переводит взгляд на Разумовского, сидящего совсем рядом, чувствуя его взгляд на себе. Смотрит пару долгих мгновений, прежде чем отвернуться и закрыть проклятый учебник.
- Да. Думаю, что это более приятная идея, чем перспектива просидеть здесь остаток вечера, - Волков улыбается, поднимаясь со стула и с удовольствием потягиваясь, похрустев позвонками и суставами. Он и правда слишком уж засиделся. Олег подходит к своей кровати, стягивая лежащую на ней толстовку и надевая на себя. - Но если что, то все дополнительные занятия будешь сидеть со мной, в качестве моральной поддержки.
Последнее, разумеется, шутка. Волков не настолько изверг, чтобы заставлять Серого разделять с ним эти часы страданий и боли. Тем более, что самому Разумовскому могут светить такие же мероприятия, только уже за неудовлетворительное поведение, противоречащее уставу. Да-да, как будто вляпается он впервые, ага. Никогда же такого не было.
Одевшись и обувшись, Волков первый выходит за дверь, придерживая ее для Разумовского и немного критически его оглядывая.
- Замерзнешь - мои шмотки даже не проси, заставлю бегать, чтобы согреться, - иронично фыркает Волков, закрывая за ними дверь и тут же пряча руки в карманы. Ладно, прогулка ему и правда не будет лишней, что ни говори.

Олегу всегда было достаточно сложно сказать, как именно он относится к Питеру. Вроде как, это то место, в котором он родился, жил и рос. А вроде и на вопросы подобного рода мог лишь неуверенно и неопределенно пожимать плечами. Как относится? Да в общем-то, знаете, пожалуй и никак. Это просто город, так что какой смысл пытаться определить его в какую-то категорию. Изменись место рождения или жительства, изменило ли бы это хоть что-то? Наверное. А может и не изменило бы. Может, судьба у него такая: всюду болтаться неприкаянным, без возможности отыскать какое-то место, которое мог бы признать своим. Все это мало на что влияло.
Олег был готов жить где угодно и как угодно. Была всего одна вещь, от которой он не был в состоянии отказаться и которую захотел бы протащить за собой в любую из возможных жизней, которые мог бы прожить. Ну, как вещь. Человек. Один определенный человек, присутствие которого всегда и во всем было предопределяющим. Сережа если не был смыслом, то просто был тем, без кого Волков мало что мог себе представить. Прозаично и глупо звучит, конечно, но иногда порой что-то подобное случается. Когда внезапно находишь себя в ком-то и бесконечно думаешь о том, что без присутствия этого человека все в принципе потеряет смысл и хоть какой-то вкус.
Если Волков и мог что-то сказать с полной уверенность и определенностью: к улицам этого города он не питал никаких особо теплых чувств. И гуляя по ним в одиночестве, в принципе не задумывался о том, зачем и в чем смысл. Но присутствие Разумовского все как-то меняло само собой, разбавляя серую сырость яркими красками. Им ведь даже говорить не обязательно для того, чтобы чувствовать присутствие друг друга.
Волков зябко кутается в шарф - наверное, он бы хотел новый, а то в этом все еще как-то холодно что ли - хохлясь и ныряя в него с носом. Руки он сует в карманы, пытаясь там их отогреть. Погода в Питере, как и всегда, не шепчет, а орет тебя прямо в лицо, брызгая мелкой влажной моросью, вместо слюны. Ощущения, конечно так себе и в целом не очень. Но терпимо.
Ему точно не помешает проветрить голову, прежде чем возвращаться обратно. Сейчас он внезапно скучает по духоте в комнате, хотя и обычно терпеть ее не может. В такой погоде попробуй не заскучать по теплу. Иногда Олег думает о том, что хочет перебраться из этого города, как только появится возможность. Не удается ему словить эту всеобщую очарованность городом, с его старыми архитектурными сооружениями, тысячей памятников и музеев. Здания при ближайшем рассмотрении не благородно старые, а на ладан дышат и не развалились одним лишь чудом. Дороги покрыты трещинами, сколько ни ремонтируй. Памятники устарели как факт и кому в принципе нужны. А погода. Ну, если ты жаба, которая жить не может без вечной влаги, то это местечко для тебя. Но если прекратить романтизировать, то в конечном итоге осознаешь, что нет ничего прикольного.
Волков думает о том, что было бы классно, наверное, пожить там, где всегда тепло и сухо. Не в пустыне, конечно, но и в пустыне тоже побывать было бы интересно.
Кажется, они не так давно обсуждали с Серегой нечто подобное. И про пустыню, и про заграницу. Но сколько бы ни обсуждали, а один черт Разумовский всегда захочет жить лишь здесь. Исключительно в Питере. Чужая привязанность и любовь читаются в каждом случайном взгляде и в каждом жесте. Временами это Волкова даже умиляет. Наверное, он тоже был бы счастлив, если бы имел такую острую привязанность к определенному месту. Принадлежность чему-то. Что-то, к чему ты всегда можешь вернуться и то место, которое тебя примет в объятия, как бы там ни было. Это больше про Разумовского, ищущего себя в чем-то настолько невещественном, но монументальном. В каком-то смысле, глупо отрицать то величие, которое кроет в себе город.
И то ощущение безопасности, которое в нем можно отыскать. Даже на старенькой детской площадке, на которой они привычно проводят время уже очень давно. Волков сумел бы найти это место даже если бы потерял способность видеть. Только он привязан не совсем к месту. Он все еще привязан исключительно к человеку, на котором и сосредоточено само существование этого места.
Во многом, достаточно просто и понятно все вокруг, когда вы остаетесь вдвоем. Сырая морось успокаивается и как будто даже холод немного отступает. Просто и понятно, когда вы молчите, но слова вам уже давно не нужны. Просто взять протянутую жвачку - у них слишком много всего, что одно на двоих - зубами вытянуть пару штук, сунуть оставшееся в карман. Волков плотнее кутается в спасительный и защищающий от холода шарф. Он прислоняется спиной к металлической перекладине, упираясь в нее спиной. Рассеянно запрокидывает голову наверх, разглядывая тяжелые серые облака, лениво ползущие куда-то. Тишина нарушается лишь шумом голых ветвей, колыхаемых ветром. Волков перекатывается с пятки на носок, затем обратно, все еще прижимаясь спиной к одному из турников.
Наверное, он бы и правда хотел отсюда переехать куда-нибудь. Туда, где тепло и сухо. Почему бы и не пустыня. Не важно. Но хотелось бы все же, чтобы переезжал он не один. Хотя и вряд ли Разумовского когда-то отпустит этот город. Так что придется и Олегу здесь остаться. Впрочем, не худшее из возможного.

Все вокруг них такое похожее и такое одинаковое. Каждый день и каждое событие повторяют сами себя. Лишь с некоторыми отличиями, которые в сути своей вообще несущественные.
Наверное, это нормально. Олег уже слабо помнит то, как было в то время, когда родители еще были живы и он не остался совсем один. Тогда, вроде бы, не покидало ощущение того, что мир вообще-то вполне себе клевое место, в котором все такое удивительное, новое, невероятное и потрясающее. Это, тоже вроде бы, свойственное практически всем детям ощущение. И, вероятно, оно даже имеет смысл, потому что мир и правда совсем новый. Хотя и даже тогда дни повторяют сами себя, превращаясь в рутину.
После попадания в детский дом от ощущения потрясающего в жизни остался лишь легкий привкус, который как калька на ту действительность, которую ты запомнил. Может, было на самом деле, а может и просто приснилось. Как-то все ощущения стираются и забываются. Олег помнит, что мама была красивая. Но реальных подтверждений этому уже не существует. Когда он только оказался в приюте, у него были какие-то фотографии. И с матерью, и с отцом, и с тем собой, каким он был тогда. Что-то, вроде бы, даже счастливое. Как с кинопленки и книжных страниц, про счастливое, теплое и вечное. А потом фотографий не стало. И Олег не может уже вполне точно вообразить лицо своей матери или ее улыбку. Может, он это просто выдумал и она вовсе никогда не улыбалась, а была мрачной и серьезной? Теперь об этом уже нет смысла думать. Может быть, когда он станет старше, то займется поисками каких-то людей, которые могли бы знать его мать и отца. И у них внезапно окажутся и фотографии, и живые воспоминания. А может и не займется. Может, не зря существует это негласное правило среди всех этих покинутых детей, что раз у кого-то здесь нет никаких живых доказательств возможности жить иначе, значит их не должно быть и у всех остальных.
Абсолютно глупые правила. Сжигать фотографии было совсем не обязательно. А их взяли и сожгли. Пока он просто смотрел на то, каким красивым рыжим окрасились волосы матери на фотографии.
Вся жизнь повторяется по одному заданному сценарию. Бывают редкие вспышки, вот как с тем случаем про сожженные фото и личные вещи. Запоминается не только плохое. Но плохого просто неизменно больше, поэтому вот так. В старом здании их приюта не осталось ничего хорошего, теплого или хотя бы того, о чем можно было бы подумать с полуулыбкой. В отреставрированном варианте их "дома" все притворяются, что прошлого не было. И они как бы обнулились. Обиды забыты, так что время для парочки новых. За красивым фасадом, в конечном итоге, остались все те же люди. И действительны все ровно те же правила.
Олег не может вспомнить, как давно это стало привычкой: шататься по городу с Серым. Уже была обсижена каждая лавка на районе, испробована каждая качель - и старая, и новая, у них же здесь теперь благополучные дома, да-да, точно - каждая бабка возле подъезда наверняка запомнила их в лицо. Чтобы ворчать о том, что они оборванцы и хулиганье наиболее адресно. И непременно писать жалобы в местную администрацию о том, что эти беспризорники все время шатаются здесь, плохо влияют на их детей и вообще. И это всегда как будто другой мир, совершенно никак не связанный с тем, в котором они живут.
- А чего спрашивать. Даже если и подожгли, никто особо не станет разбираться. Шастают просто для галочки, всем плевать, даже если все здание сгорит, - Олег неопределенно пожимает плечами, как будто бы даже безразлично. Ему не то чтобы совсем не жаль тех ребят, даже если они были теми еще мудаками. Просто это событие не вызвало никакого шока. Чего они все ожидают от тех, кого заведомо окрестили безнадежными и рукой махнули. Как будто просто журить за то, что кто-то плохо себя ведет - это вау какое беспокойство и невероятный акт воспитательной работы.
Может, их поджег кто-то из тех, кого эти придурки регулярно затравливали. Может, нехер их жалеть и вообще заслужили, получили то, на что сами и напросились. Черт знает. Олег мог постоять и за себя, и за Серегу, так что такие раздражители мало как касаются их общего. Сереге вон вообще надо думать о поступлении. А Олегу...ну, Олегу тоже, наверное. Как он и говорил, редкие вспышки-встряски ничего не меняют, а жизнь продолжается ровно так, как и продолжалась до этих самых вспышек.
Звук хлопающих крыльев не так чтобы сильно привлекает внимание Волкова. Он даже не оборачивается, все еще раздумывая о том, что будет, если окажется, что дело было совсем не в непотушенной сигарете, а в чем-то другом. Он переводит край взгляда на Разумовского, который как и всегда слишком сильно подвержен любопытству. Олег особо не раздумывая поднимается следом, останавливаясь за чужой спиной и скептически выламывая бровь, глядя на птицу. Просто птица. Которая их совершенно не боится, а внимательно на них смотрит, абсолютно не собираясь улетать. Говорят, что у животных это один из признаков бешенства. А оно вообще бывает у птиц? Олег как-то не особо интересовался этой темой.
- Свалилась откуда-то и ушиблась, может? - с сомнением предполагает Волков, все еще со скепсисом оглядывая крылатую. Которая смотрит на Разумовского так, будто у них какой-то серьезный диалог. - Да оставь ты ее. Вдруг больная или еще чего, а ты ее вон трогаешь.