Иногда - очень часто, почти каждую чертову секунду - Олег задумывался о том, правильные ли решения он принимает. Не касательно каких-то мелочей, о которых он в принципе не привык хоть как-то переживать и в целом относился со спокойствием буддиста, познавшего внутренний дзен. Скорее, речь о каких-то глобальных решениях.
Будь то мысль о том, чтобы бросить к чертям институт и уйти служить. Или о том, чтобы с официальной службой завязать. Или же о том, чтобы податься в свободные наемники. Или, к примеру, ну, допустим, решение касательно Сереги.
Сергей Разумовский - как вечный камень преткновения, на который неизменно находит коса любой дороги, которую бы Волков ни выбрал. Решений жизненных было слишком много, но каждое из них, в том или ином ключе, вело именно сюда. К этому месту. К этому времени. К этому моменту. К этому человеку. И всегда только к нему. Наверное, что-то подобное и называются кармой. Или же сразу карой. Олег слишком многое в жизни совершил, чтобы пытаться всерьез надеяться на то, что за эти поступки ему абсолютно ничего не будет. Он думал об этом, возможно, всегда. Еще до того, как впервые столкнулся с необходимостью серьезного жизненного выбора.
Так или иначе, Венеция и пребывание в ней не меняют ровным счетом ничего. Они могли бы остаться в Питере. Или выбрать любое другое место, потому что это не имело особого значения и смысла. Но Разумовский, и его больная страсть к некоторой театральности, посчитали иначе. Почему они именно здесь, Волков не спрашивает и даже не пытается завести об этом разговор. За понимающее молчание ему не доплачивают, но дело, как и всегда, совсем не в деньгах. Он может сколько угодно притворяться, будто значима лишь оплата и выполнение задачи, но. Да, как будто Сирия его совсем ничему не научила. И как будто он не сбежал оттуда лишь потому что понял, что деньги вряд ли могут окупать жизнь. Хотя и математика здесь достаточно простая. Ему вполне хватает школьных знаний - и первого семестра универа, эй, бросьте, он тоже своего рода ученый и у него почти есть диплом о высшем образовании [который он мог бы купить в любом переходе, но это абсолютные мелочи и покупать диплом о вышке давно уже не модно, да и смысла абсолютно никакого] - чтобы легко посчитать. Чужая жизнь по стоимости не ровняется твоей собственной, если у тебя в руках ствол и сердце приятно греет кругленькая сумма на счете в швейцарском банке.
Это тоже вполне просто и понятно. Во всяком случае, так это виделось Олегу прежде. Когда ты полжизни живешь в нищете, жизненные приоритеты имеют четкие базис и структуру. Основной принцип и цель: ты должен сильно постараться, чтобы не подохнуть на помойке. И ты сделаешь для этого многое. Возможно, даже слишком многое. Об этом не думаешь так, если изначально имел хоть что-то. У Олега тоже было что-то, вроде как и вроде бы. Но этого было столь ничтожно мало, что сейчас и не вспомнить. Наверное, именно такие как Олег в конечном итоге и приходят к пониманию того, что жизни оценивать не просто можно, а нужно. И ставить на ту, что подороже.
Но если бы жизнь - и голову, некрасиво отделенную от тела - Разумовского оценили дороже, чем сам он платит Олегу? Вот тут математика и прочие ценности сломались бы непременно. Потому что Олег не смог бы точно сказать, почему выбирает то, что выбирает.
Так или иначе. Венеция. И замок. Разумеется, Серый - прошедший начало жизненного пути примерно так же, как и Волков, ну, плюс-минус - теперь уже не мог отказывать себе в чем-то подобном. Возможно, Олег даже мог бы это понять. Он сам был во всем до неприличия аскетичен, еще даже до армии и войны, но что испытываешь, когда окружаешь себя дорогими вещами, понять в целом не сложно. Олегу совсем не было дела до дорогого вина, до устриц на обеденном столе или же икры. Как и до дорогих шмоток и причудливых вещей, которыми Разумовский себя окружал и обкладывал так самозабвенно, словно пытаясь превратить это в защитную стену, между ним самим и суровой реальностью, что скрывается за этим высоким забором. Это могли быть красивые и помпезно дорогие вещи, просто для души и для сердца (давно уже, кажется, мертвого). Но, в конечном итоге, не было в них ничего особенного и примечательного. Да, красиво. Да, вкусно. Да, выглядит неплохо. Тысячу раз "да". И тысячу раз "но".
Это все просто попытки избежать неприятной реальности, в которой все это в любой момент может исчезнуть, испортиться, сломаться и перестать представлять хоть какую-то ценность. Ровно тот же принцип и с людьми.
Олег мог бы сказать о том, что все это - просто ненужный хлам. Но не говорит. Ему все еще не платят за молчание, ровно как и не платят за развернутые комментарии. Так что пусть.
В конечном итоге, каждый спасается от своих кошмаров и демонов так, как умеет. Наверное, Олег мог бы попытаться настоять на продолжении лечения. Не с теми мозгоправами, которые в тюрьме пытались просто отработать для галочки. С другими специалистами. Он бы занялся поисками сам, если бы это было необходимо. Но Разумовский, четко обозначивший новые границы в стиле "мы не друзья, я просто тебе плачу", более чем ясно выразил свое мнение. Если так будет проще, то пусть будет, в конце концов, это правда.
Они не друзья.
Если бы Олег был другом, наверное, он попытался бы разбудить Сергея, который, очевидно, заморочился очередным ночным кошмаром, которые его преследуют из раза в раз. И, тоже наверное, он попытался бы поговорить об этом, успокоить или предложить какие-то свои решения. Но они не друзья, так что Волков просто бросает очередной взгляд на мечущегося в своей постели мужчину, а затем возвращается к чтению. В принципе, он и сам не понимает, есть ли смысл здесь находиться. Не только в этой комнате, а в принципе. Но все же. Ему дали нечеткое и достаточно туманное указание, которое он может интерпретировать так, как сам считает нужным. Он должен охранять? Он охраняет. Не совсем любимая специфика работы, но других развлечений все равно пока что нет. На ближайшие пару часов точно. Так что придется довольствоваться этим.
- Снова кошмары, - констатирует Волков, уловив изменение в чужом дыхании и понимая, что Разумовский проснулся. Он даже не поднимает взгляд, все еще бегло проходясь им по чернильным строчкам на странице. В полутьме видно плохо, но и ладно. Он все равно больше развлекал себя анализом прочитанного, а не дальнейшим продолжением истории.
Если бы он был другом Разумовского, он бы сказал что-нибудь другое.
Или бы его сейчас здесь вообще не было. Кто знает. Но пока что вот так.

Олег слишком остро ощущает на себе чужой взгляд, который его как будто с пристрастием препарирует и пытается расфасовать по аккуратно подписанным пакетикам. Здесь у нас сердце, тут легкие, вот тут почки, а этот пакет только кажется пустым, но на самом деле в нем душа, так что трогайте осторожнее. Олег не хотел бы задумываться о высоких материях. Не здесь и не в такой ситуации, но отчего-то происходит именно так. Иное уже давно не случается. Сколько бы он ни молился, не меняется ничего.
Во взгляде Разумовского нет привычной теплоты. Нет ни живости. Ни капли веселья. Даже не осталось той самой улыбки, ради которой прежде Волков, пожалуй, готов был бы убивать и тысячу раз убиваться сам. Но сейчас же он слишком отчетливо понимает, что нет во всем том, что он видит перед собой, ни капли того, чем прежде являлся Сергей. Как будто кто-то чужой взял его тело в аренду и забыл вернуть. Просто украли и никто не заметил. А Олег вот заметил. Зачем-то. Но почему тогда Волков вообще беспокоится о нем? Почему продолжает оставаться рядом, не смотря ни на что? Почему он вообще решил, что это здравая мысль - пытаться спасти, защитить и уберечь то, чего давно уже нет.
Он знает лишь то, что перед ним кто угодно, но не Серега. Этот кто-то, кто сейчас занимает его место, слишком чужд и непонятен.
Возможно, такое тоже порой случается с людьми. В конце концов, он и сам изменился за все то долгое время, что они не были рядом. Изменился, но все же не стал другим человеком. У него все те же глаза, все та же осанка, не изменилась походка, он говорит тем же голосом и говорит так, как говорил бы и Олег из прошлого. Могли измениться какие-то взгляды на вещи, могла измениться жизненная позиция. Но он все еще оставался самим собой. Просто версией постарше. Немного жизненного опыта не сделали из него чудовище.
Разумовский, впрочем, тем же похвастаться не мог никак. У него даже глаза теперь были другими. И это ужасно раздражало Олега все это время. Как когда ты чувствуешь подвох и ложь, но все подогнано настолько идеально, что и не за что уцепиться. Ему не хватает сил и знаний для того, чтобы подобраться ближе к истине. Он может тысячу раз ощущать, что его во всем обманывают. Но он продолжает следовать по ниточкам этой лжи, послушно и преданно, как и прежде. Он в этом совсем не изменился, к сожалению. Чем новая версия Разумовского пользуется, ни секунды не стесняясь того, что делает это слишком очевидно.
Волков только невнятно пожимает плечами в ответ на чужое "возможно". Он не смотрит в сторону Разумовского и не старается пересечься с ним взглядом, чтобы понять его состояние. Во многом потому что все и без этого более чем очевидно. И немножко потому что ему неприятно признаваться самому себе в том, что его ужасно ранит то, как Сергей смотрит на него. Каждым взглядом выражая презрение и отвращение. Не очень-то приятно, когда на твою заботу реагируют вот так. Поэтому Олег отмалчивается, не пытаясь продолжать этот диалог. Для него всегда было просто притворяться безразличным ко всему, что происходит вокруг. В том числе и к тому, что нынешнему Разумовскому его присутствие всегда приносит лишь дискомфорт и раздражение.
Олег не спрашивает себя о том, зачем бы тогда Серый держал его при себе, если бы настолько ненавидел. Это просто удобно. Сейчас он полезен и в каком-то смысле незаменим, потому что верен от начала и до конца. И единственный, в ком Разумовский может не сомневаться. Слишком честный для того, чтобы придать. И это в каком-то смысле тоже больно. Что его готовы разменять вот так. Использовать, пока полезен, а дальше избавиться. В том, что с ним так и поступят в самом конце, Волков даже не сомневается. Он ведь не идиот. И он не рассчитывает всерьез, что в конце просто получит деньги и они разойдутся. Так никогда не случится. Если он не умрет во имя мести этому менту, значит умрет позже. Вопрос не возможности, а просто времени. Которого так ничтожно мало и вообще ни на что не хватает.
- Возможно, - в тон предыдущему ответу Разумовского, копирует свой ответ Волков, при этом даже не отвлекаясь от книги на коленях. Он, разумеется, даже не пытается притворяться, что понимает то, что в ней написано. Потому что не читает и все еще думает о своем, лишь изредка на автопилоте перелистывая страницы и продолжая слепым взглядом водить по тексту. Наверное, у него есть какие-то дела, которыми он мог бы себя занять. Оставить все здесь на охрану и уехать в город, чтобы провести время там. Или остаться здесь, но максимально избежать встреч с Разумовским, если в них нет ни необходимости, ни смысла. Но пустота внутри надрывно болит, когда он думает о том, что мог бы попытаться поговорить. Попытаться понять. Хоть что-то сделать, помимо бесцельного сидения здесь и идиотского наблюдения за тем, как некогда любимый и близкий человек мучается от кошмаров и от того, как его терзают внутренние демоны.
Но Олег продолжает молчать и бессмысленно сидеть. Он не хочет говорить. Он не хочет быть здесь. Он не хочет видеть. Не хочет слышать. Вообще помнить о том, что когда-то они были близки. Когда-то Разумовский был самым дорогим, важным и ценным, что было у Волкова. А сейчас от этого не осталось ничего. Совсем. Может, именно поэтому он не может уйти. Поэтому и остается здесь. Все еще пытается встретиться с тем, по кому так сильно скучает. И увидеть не может. Потому что нет здесь никакого Сергея Разумовского. И вряд ли он появится.
От этих мыслей только больнее. Но пора уже смириться с правдой, а не отрицать ее.

Вряд ли Олег когда-либо мог представить, что наступит такой момент в жизни, когда общество Разумовского перестанет быть удобным и приятным, а станет слишком напрягающим, душным и каким-то максимально неправильным. Если раньше он мог находиться с Серым рядом двадцать четыре на семь и не испытывать от этого никакого дискомфорта, то теперь... Впрочем, то было слишком давно. И странно было бы надеяться на то, что время проведенное вдали друг от друга не окажется губительным для их связи. Приятнее убеждать себя в том, что проблема исключительно во времени, а не в том, что стало с каждым из них, пока они были не рядом.
Но, как есть, так есть. Теперь уже точно ничего не изменить. Он пытался, но все попытки обернулись крахом, ударяясь о стену чужого равнодушия и безразличия. Разумовский больше не хочет вспоминать о том, что было раньше. Конкретно между ними. И, наверное, его можно понять. Это Олег всегда был слишком сильно подвержен привычке намертво привязываться к кому-то и до победного не давая связи разорваться. Но жизнь, как и всегда, просто сама все расставила по своим местам. Это справедливо. Не все может быть таким, каким ему хочется. И Разумовский не обязан соответствовать каким-то его требованиям и ожиданиям. В конце концов, он тоже пережил многое. И Олег не мог его осуждать за выбор или поступки. Сам был не лучше.
Олег наконец-то поднимает взгляд, внимательно посмотрев на Сережу, скрывающегося в полутьме, как будто желающего спрятаться от всех и всего. Но все попытки проваливаются с треском. Олегу, в общем-то, даже не нужно видеть его лицо. Да и, по большому счету, вопросы были излишни. Ответы на них он все равно знал заранее. Поэтому только кивает, вновь мазнув пристальным взглядом и затем отводя его. Он не кидается банальными ответами, не сообщает, что все ему ясно и понятно. Говорить не хочется в принципе. Как и, в общем-то, находиться здесь. Сами стены и каждая вещь в этой комнате как будто пропитаны страхом, гневом и отчаянием. И некоторой долей безумия. Судя по поступкам Разумовского, он был именно что безумен во всех отношениях. Как животное, которое загнали в угол. Просто пытается защититься всеми доступными методами. Он ведь мог попросить помощи Олега. Мог. И просит - требует и приказывает - но совсем не о том, о чем стоило бы. Свое мнение о чужих планах Олег продолжает держать при себе. Его ведь не спрашивали. Лишь однажды он уточнил, уверен ли Серый в том, что хочет именно так и именно этого. Получил совсем не утешительный ответ. И остальные вопросы отпали сами собой. И все как будто перестало иметь хоть какой-то смысл.
Тот Сережа, с которым они прежде были друзьями, избрал бы не этот путь. Не путь отмщения и ненависти. Он всегда был лучше. Лучше всех, кого знал Олег тогда и знает сейчас. Но, увы. Может, это просто его фантазии. И того Сережи не существовало вовсе, он всегда был таким, как сейчас, а Волков занят бессмысленным идеализированием образа из воспоминаний. Потому что не может человек измениться настолько кардинально. Значит, в нем всегда бушевало это горячечное безумие, а Волков лишь удобно игнорировал этот факт. Вот как-то так.
- Каждую. Ты сам это знаешь, - Олег просто соглашается и пожимает плечами, порядком устав от всего, что его окружает. Включая и чужой издевательски-раздраженный тон. Чаще всего он успевал уходить раньше, чем Разумовский просыпался, но это никак не меняло того, что так же часто он уйти не успевал. Или просто не хотел. Это просто было. Без каких-либо причин и возможностей объяснить свои поступки хотя бы самому себе. Он мог бы признаться, что просто боится того, что Серегу прирежут во сне, если он не уследит. И что это лишь его персональная паранойя, с недавних пор запрещающая доверять кому-то, кроме себя самого. Просто небольшое нервное расстройство, ничего серьезного. Или он мог сказать о том, что у него проблемы со сном и частые приступы бессонницы. Тоже с каких-то там пор. Или он мог сказать о том, что просто выполняет данный ему приказ. Что-то из этого все прекрасно бы объяснило. Но Олег не объясняет. Просто потому что это лишнее и бессмысленное. Разумовскому не интересно, что у него там со сном, он не помнит своих собственных приказов и точно уверен в том, что наемники ему верны до тех пор, пока он им платит, а значит все в порядке. Волков не одобряет ничего из этого, но его все еще не спрашивали. - Можешь сказать мне уйти.
Это ведь тоже проще простого. Дать очередное нелепое указание, а потом наехать на него за то, что Олег - дурачина эдакий - послушал и сделал так, как ему сказали. Чужие перепады настроения все еще воспринимаются с огромным трудом. И Олег уже даже не пытается понять, чего именно ему следует ожидать в следующий момент. Не имеет смысла. Приказы нынешнего Разумовского всегда вводят в некоторый ступор. И с этим ничего не поделаешь. Он не изменился в том, что все еще слишком непоследователен и его ход мыслей нестандартен во всех отношениях.
Олег мог бы сказать, что он не прислуга, не секретарь и не нянька капризному Разумовскому, который снова не задумываясь раздает указания. И ни на секунду не сомневается в том, что его послушают и сделают так, как он сказал. Олег и правда мог бы. Но вместо этого лишь вынимает телефон из кармана, быстро набирая сообщение с указанием съездить за кофе и чем-то свежим, что можно было бы принять за нормальный завтрак. Дождавшись, пока сообщение отметится прочитанным, печатает развернутое "на твое усмотрение, но если мне не понравится, то тебе это не понравится", и убирает телефон обратно в карман, не дождавшись ответа.
- Не раньше, чем через полчаса, но послал. Только если ты не хочешь дожевывать вчерашнюю пиццу. Уверен, что не особо, - отчитывается Волков, запоздало думая о том, что немного странно то, что Разумовский не отослал его самого, чтобы избавиться от лишнего присутствия в комнате. Даже не "немного", а просто странно. Волков закрывает книгу и устало потягивается, похрустывая позвонками. Наверное, ему тоже не помешало бы пойти к себе и попробовать поспать. Вряд ли получится, но все же. - Я могу идти?
Уточняет на всякий случай. Обычно после пробуждения Разумовский максимально неприятный и раздражительный, и предпочитает говорить на языке жестов. Где средний палец - ответ на любой вопрос.

Олег мог сколько угодно думать о том, в какой ситуации оказался, как до нее дошел и что со всем этим делать, но эти мысли мало что могли изменить. Думал он много и обстоятельно, но к каким-то выводам определенным так и не мог прийти. Достигнуть консенсуса с самим собой - самая сложная из задач. И в перспективе максимально неблагодарная в своем итоге.
Олег думал о том, что сейчас перед ним точно не тот Сережа, которого он знал прежде. Об этом говорило если не многое, то вообще все. Не такой взгляд, не такой образ мышления, не такие привычки, не такие жесты, характер, мимика, взгляды. Все полностью отличалось от того, что Олег так долго и бережно хранил в своей памяти. Он помнил о том, что как бы ни было хреново в приюте, как бы сильно ни лупила их жизнь, это их не ломало, а делало жажду той самой жизни лишь крепче. Появлялись какие-то общие планы, мечты, которые они всерьез намеревались воплотить в жизнь. И это с учетом того, что Волков никогда особенно мечтателем не был, скорее уж сухим прагматиком, исходившим ровно из того, что имел на руках. Из них двоих мечтательный романтизм был присущ Разумовскому. Он вслух размышлял о том, как выучится в институте, как откроет какое-нибудь свое дело, как они вместе могли бы им заниматься, как и вместе наконец-то смотаются в условную Венецию, можно еще в Японию или Китай, а еще в Тибет, потому что монахи обалденные и у них есть чему поучиться. Волков на это лишь усмехался, просто соглашаясь со всем. Да, в Италии красиво, судя по картинкам, что они видели. В Японии цветение сакуры, на которое они обязательно посмотрят вместе. В Китае потрясающая уличная еда и они непременно остановятся возле каждого из лотков, перепробуют вообще все из того, что увидят и что им попадется. А монахи и правда клевые, и да-да, Олег к ним отлично впишется, со своим титаническим и несокрушимым спокойствием. Планы были. И они были общими. Даже если в реальности Олег даже не думал о том, нужен ли ему институт и чем он вообще мог бы заняться после того, как их "отпустят на вольные хлеба" (просто выставят, пинком под зад, а дальше ваши проблемы, ребятки, удачи). Но Разумовский всегда был таким человеком, который пробуждал стремление к тому, чтобы наладить свою жизнь. По статистике, девяносто девять и девять, девять, девять выпускников детских домов заканчивали плохо. Лишались всех копеек, выделенных государством, разменивали квартиры за гроши, скатывались в пьянство, наркоманию или просто нищету. Не жили хорошо, вот и нечего начинать. Олег был реалистом, но Серега дарил ему надежду на то, что все у них точно сложится иначе, ведь они вместе. Они отличная команда и со всем справятся вместе.
Разумовский изменился. Волков изменился тоже. Вот они и правда находятся в чертовой Венеции, только совсем не так, как мечтали когда-то. Они хотели не этого, но у жизни всегда на все свои взгляды. Расскажи Богу о своих планах, чтобы он посмеялся над ними.
- Временами, - уклончиво отзывается Олег, бросая нечитаемый взгляд в сторону Разумовского. Вряд ли его всерьез волнует то, что там у Олега со сном, с питанием и в принципе с досугом. Это просто, очевидно и вполне ясно. У нынешнего Сереги совсем другие мысли, планы и цели. Сейчас единственное, что его интересует - месть, которая в перспективе должна подарить ему успокоение и радость. С точки зрения Олега, это все еще абсолютно идиотское решение. Но об этом он не говорит, как и всегда. Ему платят не за разговоры. И это вот та реальность, в которой они оба вынуждены жить. Ничего такого, просто факт, не более того. Как факт и то, что если Олег продолжит жить в том режиме, в котором живет, скоро он может начать восприниматься за нечто бесполезное и бессмысленное. Слабый наемник - мертвый наемник. Или мертвый работодатель. Одинаково хреново. Олег все еще предпочтет жертвовать собой, не давая Сереге занять красивую могилку, которую некому будет навестить. Даже Волков не навестит, потому что, очевидно, будет лежать в соседней. Вот тебе и планы на будущее.
Олег прекрасно понимает, что все слова Разумовского с двойным-тройным-в квадрате-в кубе дном. И все, вроде бы даже простые вопросы, стоит отнимать, делить и усиленно вычислять по формуле - которую не знает никто - чтобы хотя бы примерно догадаться о смысле того, что конкретно он имеет в виду. Слишком много усилий для того, что ничего тебе и не даст, в конечном итоге. А раньше они ведь прекрасно понимали друг друга без слов, просто по взглядам и жестам, иногда ведя такие молчаливые диалоги, вызывая ступор у окружающих. Но время изменило слишком многое. Теперь Олег не уверен даже в самых простых словах и истинах. Когда Разумовский говорит, Олег просто внимательно слушает, пытаясь угадать смыслы, причины и мотивы.
- Если бы я действительно хотел, то давно бы ушел. Ты знаешь, - наконец-то отзывается Волков. Это не ответ на вопрос про конкретное "сейчас". Как и не был это вопрос о том, хочет ли он остаться в этой комнате. Разумовский спрашивал о том, хочет ли он в принципе выйти из игры или хочет в ней остаться, чтобы наблюдать и быть рядом. Это тоже вполне просто понять. По игривости тона, по формулировке, вообще по всему. А Олег не хочет притворства и вранья. Он ведь и правда давно бы ушел, если бы... Если бы мог. Речь не о его желаниях, разумеется. Он просто не может оставить Разумовского одного. По тысяче причин, о которых совсем не хочет думать. Кем бы Серый ни стал, это все еще он. А они ведь обещали друг другу быть вместе. Обещания надо держать, не так ли? - Как знаешь и то, что идти мне некуда, кроме как к тебе.

Совсем не похоже на то, как это было раньше. Отчасти, Олег понимает, почему именно так, а не иначе. Даже если что-то в своей жизни ты отчаянно хочешь сохранить, оно не останется навечно. Меняется окружение, меняются люди, меняешься и сам ты, под воздействием пережитого опыта и того самого окружения. Прежде с Серегой они могли просто молчать в компании друг друга и это не было чем-то неуютным. Им просто без надобности были все слова и обсуждения, понятно было и так, что они могли бы сказать друг другу. Тогда было тепло, комфортно и просто хорошо, без всякий уточнений. Так бывает, когда у вас, казалось бы, мало общего и вы так не похожи, но все общее и ровно на двоих, для кого-то лишнего места не остается. Сначала вынужденно, а потом уже с осознанием того, что иначе никак и нельзя. Только вместе, потому что порознь все как-то теряется.
Тогда хотелось думать, что все навсегда. Теперь же очевидно, что это было просто блажью и фантазией.
Сергей изменился практически до неузнаваемости. Как будто шагнул из Зазеркалья, как в той детской книжке, такой же в точности, но ровно наоборот. Впрочем, Олег изменился тоже. И это все еще нормально. Наверное, их эти странные версии могли бы найти общий язык и стать чем-то общим, каким были до этого. Но Разумовский с самого начала не дал им ни единого шанса на это. А Олег просто не стал и дальше пытаться вести заранее проигранный бой.
- Мне больше ничего не остается, кроме как спрашивать, - уклончиво отвечает Олег, подернув одним плечом.
Самое жуткое во всем этом то, что Сергей и правда все знает. Вообще обо всем, что Олег мог бы ему сказать. Он знает о верности и преданности, которые не стерлись и не исчезли даже в этих обстоятельствах. Насмешливо прямо отрезает, что все это ему не нужно и пусть Олег оставит эти игры себе. Говорит так, но все равно продолжает пользоваться. Отталкивает, а затем тянет обратно, играя в такую игру, правила которой знает лишь он один. А Олег пытается удержаться на острие лишь интуитивно, без знания того, что будет, если сорвется. Но отчего-то все еще не уходит. Потому что дал обещание. Не ему, а самому себе. О том, что не оставит и не даст сорваться Разумовскому. На самого себя как-то и наплевать, он должен был уже умереть столько раз, что пальцев не хватит для подсчета. Но почему-то не умер, а остался. И вернулся сюда, к этому теперь уже незнакомому человеку. Просто потому что привык так. Ему проще следовать командам. И проще умирать за кого-то, а не за самого себя.
Нет никаких глубинных и философских причин для того, чтобы быть здесь и сейчас. Все так банально и просто. Просто не хочется быть одному. Просто если умирать, то с каким-то смыслом. Если уж умирать, то за него. Единственное знакомое и понятное из всего, что у Олега вообще осталось от прошлого.
- Я остаюсь до тех пор, пока нужен, - взгляд Олега прямой и не подернутый дымкой сомнений. Звучит, наверное, нелепо и жалко. Замечание Разумовского про привязь точно такое же. Потому что правдивое, хотя и поданное с очевидной иронией. Потому что на привязи. Потому что и правда некуда пойти. Куда он пойдет? Обратно в Сирию, чтобы подписать очередной контракт? Там не нужно было о чем-то задумываться или пытаться загадать на будущее. Там просто есть миссия, за которую тебе платят огромные деньги. Зачем ему все эти деньги? У него куча подставных счетов, на которых лежат миллионы, только вот не нужны они ему. Заработает - анонимно переведет на благотворительность. Станет ли от этого лучше? Едва ли. Привнесет ли хоть какой-то смысл в его жизнь? Нет. Даст ли хоть одну реальную цель, которую он захочет достигнуть? Снова нет.
Поэтому сейчас действительно проще и понятнее. Даже если Разумовский не такой, каким Олег его помнит и каким любит. Это все еще он. Значит Олег, наверное, не зря остался. И не зря даже закрывает глаза на то, что все планы этого нового Разумовского - сплошное безумие да и только. Месть какому-то менту? Столько жизней, которые будут загублены? Разве что-то из этого будет способно принести покой и удовлетворение? Наверное, едва ли. Олег мстил за своих ребят. Он мстил и за самого себя. Только это никогда не делало хоть что-то лучше. Но раз уж Сергей задался именно этой целью, то возражать Олег не может. Это право он потерял еще тогда, когда они расстались и разошлись. Шанс что-то исправить был упущен с самого начала и все его протесты никогда не будут услышаны и восприняты. Значит и говорить о чем-то нет никакого смысла.
- Дома нет, - вряд ли интерес Разумовского искренний. Им уже доводилось говорить об этом, еще когда Олег предпринимал попытки пробиться сквозь эти стены отчуждения. Он говорил о том, что нет никого важнее, нет никого дороже и ценнее Разумовского, даже если тот совершил столько преступлений. Олег их тоже совершил и что с того? Это ведь ничего совершенно не решает. Только Олега все равно давно уже не слушали и не слышали. В целом, пожалуй, это было заслуженно и справедливо. - Куда мне еще идти? Я не хочу обратно в Сирию. Как не хочу и притворяться, что могу жить нормальной жизнью. Нет и не было места, в которое я могу вернуться, кроме как к тебе.
Он уже говорил об этом, да. Но разве это имеет хоть какое-то значение для того, к кому он все это время так отчаянно стремился?