Мария Каина всегда добивается своего. Сколь абсурдным бы ни было ее желание – оно непременно сбудется, и если у нее не выйдет сделать это чужими руками, то не побрезгует взяться за дело самой.

Алая Хозяйка всегда добивается своего, даже если это выглядит совсем иначе – вот за Ольгимским захлопывается дверь, и он еще не понимает, что на самом деле угодил в ловушку сам, а не играющая испуганную и загнанную в угол лань Мария. Ей не идет роль жертвы, но театральное притворство не разглядеть за влажной поволокой слез, которой затянуты ее глаза.

Ему так хочется сосредоточить инициативу в своих руках, поэтому резко  сокращает расстояние между ними за два шага, вдавливает Марию в стену – совсем неприветливо, яростно, с пренебрежением, ничуть не удивляясь тому, откуда в нем все эти чувства, ведь раньше от них и следа не было; только слепое восхищение и влюбленность, которую из раза в раз Каина отвергала, говорила ему «нет» не скрывая удовольствия.

Сегодня она не скажет ему «нет».

Он накрывает ладонью ее рот, чтобы не успела издать ни звука. Мария неуклюже хватается за его запястья в неубедительных попытках оттолкнуть от себя, но слишком легко сдается. Еще чуть-чуть и Влад бы почувствовал неладное, но он слишком одержим злостью внутри себя, чтобы здраво мыслить. Мария чувствует эту злость, чувствует по сбитому дыханию, по пульсирующим венам на его шее, по гуляющим желвакам на лице Влада – Мария чувствует, насколько глубоко под кожу мужчины удалось ей пробраться, и не собирается останавливаться.

Не собирается останавливаться и Ольгимский – хотел бы просто задушить, уже давно сомкнул бы обе руки на бледной тонкой шее, ему бы хватило сил даже чтобы переломить ее, но это не принесло бы столько удовольствия, сколько видеть, как ломает он всю ее. Ломает не только снаружи, но и изнутри.

— Это ты тоже предвидела, Хозяйка? — с извращенным наслаждением сбито выплевывает слово за словом прямо в лицо Марии Влад, свободной рукой расправляясь со шнуровкой платья на спине. Мария отвечает одними лишь глазами, но он прекрасно понимает, что она желает ему сейчас самой страшной смерти.

Влад смеется, думая, что это очередные угрозы, спровоцированные одним лишь страхом.
Смеется, потому что ему хочется, чтобы Мария его боялась.
Но боятся надо бы ему.

Опьяненный силой и властью, он сорвал с ее плеч платье, думая, что, обнажив ее тело, ему удастся добраться и до души Марии; но это то единственное, что она никогда бы ни перед кем не обнажила. Не сделала бы сама и попросту не позволила бы кому-то другому.

Спина Марии царапается о каменную кладку стены.
(никогда ещё этот дом ей не причинял столько боли, но останавливаться слишком поздно)

Влад сдавливается пальцами скулы Марии так, что на одной наверняка останутся синяки.
(наивный мальчик, все ещё считает, будто бы в этом городе ему может хоть что-то принадлежать)

Мария подается вперед, пытаясь плюнуть в его сторону - он бьет за это наотмашь, разбивая ей губу.
(красное пятно, как рваная рана, все ещё зияет на ее лице уродливым подтеком)

Он клеймит ее, думая, что от такого унижения, что после такого позора (пусть происходящему свидетели лишь только тени да разбитые зеркала) Марии никогда не оправиться. Ему хочется, чтобы она умоляла его – уйти, остановиться, не бить по лицу, о чем угодно, но умоляла; а Мария упорно молчит, лишь только не мигая прожигая взглядом. Ему не услышать ничего из этого, потому что внутри себя она безудержно смеётся над ним, над его безрассудством и над тем, как же оказалось легко поймать его на крючки. Легче, чем научиться управлять марионеткой.

Но совсем податливой Мария не стала – продолжила сопротивляться, когда Ольгимский потащил ее к кушетке; попыталась ударить по колену, когда он заставил ее встать на колени; впервые за долгое время издала хоть какой-либо звук, когда он ладонью надавил меж лопаток, почти полностью лишая возможности двигаться.
— И где же сейчас твоя сила, о которой столько разговоров? — насмехается Влад, нависая над ней со спины и разводя в стороны ее ноги грубым движением; он думает, что в этом настоящая сила, и сейчас эта сила вся в его руках, и не видит, как после всхлипа на губах Марии появляется безумная улыбка.

Она стискивает зубы, но он хочет, чтобы она кричала. Он хочет видеть, как с каждым новым толчком внутри неё, на глазах проступают слёзы. Он хочет, чтобы она рыдала от отчаяния и беспомощности. Он хочет, чтобы она ненавидела саму себя.

Ольгимский хочет так много, но все, что он получит – это сдавленные стоны и сжатые в кулаки пальцы так, что на ладонях Марии наверняка останутся кровавые подтеки от впившихся в кожу собственных ногтей.

Мария не считала минуты, но казалось, что прошлая целая вечность, прежде чем все прекратилось. Мария не помнила, как осталась в комнате одна; не помнила и то, как нашла себя лежащей на полу, притянувшей ноги к своему животу и крепко обнявшей их руками. Каждый раз закрывая глаза, будет она переживать теперь события этого вечера – все будет повторяться в подробностях, о которых она предпочла бы навсегда забыть.

Она наивно полагала, что ничего не почувствует, но, оказывается, физическая боль заглушает даже одержимость.

Каждый раз делая вдох, Мария ощущает, как болят, кажется, все до единой косточки в ее теле – с ней никто до этого так не смел обращаться, и за свою дерзость Младший Влад заплатит вдвойне.

Она хотела его наказать за глупую в нее влюбленность; теперь же придется его уничтожить.

Мария не до конца отдавала себе отчет о том, что делает, когда, накинув на плечи поверх порванного платья платок, вышла в ночь на холодные мокрые улицы Города. Она шла до дома единственных, кто мог бы понять, кто мог бы сейчас помочь, с совершенно непроницаемым лицом, будто бы в трансе, но стоило только почувствовать знакомый запах твирина и старой масляной краски, слёзы градом потекли по ее щекам.

— Петя?.. Андрей? — тихо-тихо окликнула хозяев дома Мария дрожащим голосом после того, как без стука вошла внутрь. Поднялась по лестнице, зная, где нужно искать. Замерла, давая возможность мужчине сообразить, что перед ним – не призрак, не галлюцинация.
— Андрей, — с надрывом обратилась к архитектору она вновь, облегченно выдыхая, а потом заходясь в плаче; сделала шаг к нему навстречу, буквально падая в его руки.

Ей хотелось, чтобы Андрей обнял ее крепко-крепко, словно заковывая в броню. Хотелось чувствовать тепло его тела и не бояться того, что это тепло может принести за собой дальше.

— Не отпускай меня, прошу, — шептала она почти беззвучно, будто бы боясь, что их может кто-то услышать. Ей не хотелось говорить ничего другого; будто бы она вмиг обессилила. Хотелось не то выпить и забыться в твириновом бреду (Петру ведь это помогает?), не то попробовать отмыть с себя запах Ольгимского, отпечатки его пальцев. Хотелось выскрести себя изнутри, чтобы не осталось ни следа присутствия его в ее жизни; ни снаружи, на коже, ни внутри, ни в мыслях - нигде.

Ей хотелось стереть Ольгимского из этого мира - чтобы однажды проснуться утром и знать, что от него не осталось ровным счётом ни-че-го.

Отредактировано Maria Kaina (2021-05-24 01:07:32)