Александр ненавидит Фьерду.

Пронизывающий ледяной ветер забирается под полы подбитого мехом чёрного кафтана, и даже прибрежные воды никогда не бывают спокойны — как будто бы это их состоящее из талого льда божество может лишь гневаться, и даже тысячи кровавых жертв не угомонят его ярости. Лёд не прощает — так говорят эти варвары, не задумываясь, что их же собственные боги никогда не простят их.

Однако теперь им нужно бояться отнюдь не Джеля.

Тонкая изморозь на поверхности заводей навсегда хранит для Александра запах свежей крови, брызнувшей из рассечённых бритвенно-острыми теневыми клинками детских тел. Лёд не прощает и его, пусть всю свою бесконечно долгую жизнь он положил на своего рода искупление, на поиск способа сделать так, чтобы ни одному гришу не пришлось пережить подобного. Но шли десятилетия и века, а холодные тёмные воды Фьерды продолжали обагряться их кровью, она же питала пески Шухана, текла по сточным канавам Кеттердама, вскипала под солнцем Нового Зема.

Его бесценная Равка тоже стоит на крови. И немало этой крови пролил он сам — однако, Дарклинг верит, он этот долг вернёт сполна. Для того, кому сама смерть не преграда для достижения цели, нет ничего невозможного, и даже маловероятное воплощалось в реальность.

Он ощущал незримые перемены непередаваемой интуитивной тревогой: как будто бы его же тень ослепила его, застилая его взор, и все прочие чувства обострились. Дарклинг знал, что так будет — об этом не писали теоретики Малой Науки, об этом не помышлял даже его прославленный дед; но граница между жизнью и смертью расползалась, как прохудившееся полотно, расслаивалась и тлела в его руках: Александр видел, как давно покинувшие тела силы возвращаются к их обладателям, а святые сходили с икон, являя людям их прославленные «чудеса». Но постичь до конца сути происходящего до сих пор не смог — совсем недавно он полагал, что значение имеет только лишь сила. Сила всегда возвращалась к жизни, как жар-птица из сказок, в той или иной форме, в том или ином обличии. Сила вернулась к Заклинательнице Солнца, пусть та всегда отвергала её, пыталась спрятать, загасить, задавить; сила отравленной занозой засела в теле и разуме царевича, и даже после гибели хозяина его тень продолжала зреть внутри Ланцова, став для Дарклинга лазейкой, путеводной нитью, что вывела его обратно.

Но было что-то ещё.
Что-то, чего Дарклинг не мог до конца осознать, что говорило с ним в пустоте безвременья, что продолжало взывать к нему и после возвращения к жизни. Что-то — будто бы голос из сна, который ты снова и снова слышишь наяву, и он заставляет тебя сомневаться в реальности происходящего.
Словно сама Смерть говорила с ним.

И чем ближе они подходили к берегам Фьерды, тем отчётливее было это чувство. Что-то происходило — и именно поэтому Дарклинг так спешил, подгоняемый своим нетерпеливым, раздражённым интересом, пусть он ещё не знал, где искать ответ, если даже его призванная из морских пучин сестра не ведала об этом.

Но подобное всегда тянется к подобному.

Александра и при прошлой жизни редко можно было застать спящим. Познав ценность времени, подобную её растрату он считал бессмысленным расточительством. Ещё сложнее его было застать врасплох: всё, что способно отбрасывать тень, так или иначе давало о себе знать. И он отнюдь не был бы удивлён попытке покушения — как бы он ни скрывал свою личность под капюшоном и блестящим враньём Штурмхонда, как бы хорошо ни был защищён их корабль, гриши никогда не были в безопасности, где бы они не появились. Тем более, у берегов Фьерды.

Поэтому когда незваный гость крадучись лишь ступил на палубу корабля, Дарклинг был готов.

Свет проглянувшей из-под рваных клоков чёрных туч бледной луны выхватила из тьмы облачённую в плащ фигуру, в очертаниях которых угадывался силуэт женщины. Женщины, поступью и повадками не похожей на убийц и шпионов, однако прошедшей через охрану в порту и миновавшей дозорных — Александр нахмурился, медля и выжидая. Зачем, а вернее, за кем она явилась? Какие слухи привели её сюда, и значило ли это, что слухи эти могли уже достигнуть Джерхольма?

— Для воровки у тебя слишком тяжёлый шаг, а для убийцы ты слишком неосторожна, — он не спешил выходить на свет, оставаясь в тени, и темнота незаметно сгущалась по палубе, выжидая приказа. Дарклинг хорошо понимал, что выдаст себя сразу же, как только воспользуется своими силами, а потому не спешил нападать, и только его мягкий, спокойный голос лился из скрывающей его тьмы, — И всё же, ты сумела не попасть под прицел дозорных. Что же заставило тебя так отчаянно рисковать, чтобы проникнуть сюда?

Им пришлось простоять в порту несколько дней, чтобы пополнить припасы и дать команде отдохнуть, и меньше всего их корабль был похож на те, что возят товар или сокровища. Разве что, конспирация Штурмхонда всё же пошла прахом — этого стоило ожидать после того, как он заявил о себе всему миру, сев на трон. И покушения ожидать также стоило, но Дарклинг ожидал увидеть дрюскеля или ассасина из Шухана, наёмника из Кеттердама в крайнем случае, но едва ли перед ним стояла убийца.

Лишь одно выдало её в мгновение ока — как только женщина подняла в воздух раскрытые ладони, осознание пришло молниеносно, и в следующую секунду вырвавшиеся из теней ничегойи обездвижили её, оплетая предплечья чёрными лапами.

Их гостья была гришом.

Отредактировано The Darkling (2021-02-10 21:32:03)

За время общения с Николаем Дарклингу пришлось согласиться как минимум с одним из его философских измышлений, изрекаемых им так часто, как будто бы Ланцов ожидал, что рядом с ним непременно окажутся летописцы, заносящие весь поток его мыслей в биографию Николая Мудрого: то, чего ты ждёшь меньше всего, непременно с тобой случится.

Услышать голос, преследовавший его в безвременье здесь, на краю света, в глуши фьерданской деревушки, где они оказались исключительно по чистой случайности, Александр не ожидал никак.

Сощурив глаза, Дарклинг шагнул к девушке ближе, пристально изучая взглядом её лицо. Она, разумеется, не могла его не узнать, и дальнейшая маскировка просто не имела смысла. В конечном итоге, она едва ли покинет борт их корабля живой: пускай чужое тело пока ещё лишь привыкало к силе, снизошедшей на него, это была его сила, сила Дарклинга, могущественнейшего из когда-либо живших гришей.

Во всяком случае, так было до его смерти.

«О чём шепчутся льдины с волнами известно лишь им, потому как они — суть одно», — так говорила ему Багра. Странно было вспоминать об этом сквозь столетия, однако теперь Дарклинг особенно цепляется за собственное прошлое, лишь бы убедиться, что ни бесконечные века жизни, ни даже смерть не стёрли его сути, его истинного имени, высеченного на сердце, что давно уже перестало биться.

Оболочка — ничто, однако сила гриша вечна, как вечны воды ледяных океанов, что лишь принимают иную форму.

— Я никуда не уходил, — на тонких губах промелькнула снисходительная улыбка. Сколько таких возвращений было в его непозволительно долгой жизни? Сколько раз он переиначивал свою личность и менял своё имя? Пожалуй, это стало самым громким — спасибо Николаю. В его сближении с Ланцовым были свои плюсы, однако его имя с помпой гремело на весь мир, а значит, и имя Дарклинга — и сейчас это было отнюдь некстати, ведь помимо фанатиков, почитавших его за святого, существовали такие, как Зоя Назяленская, и они искренне жаждали его смерти, близоруко видя перед собой лишь вещи исключительно бессмысленные. Была ли его гостья одной из таких? Пожалуй, нет — иначе смотрела бы она на него совсем иначе.

Девушка перед ним выглядела скорее озадаченной. Ровно настолько же, насколько и он сам.

— Полагаю, ответ на этот вопрос тебе известен, ведь взывала именно ты, не так ли? — о чём шепчутся льдины с волнами? — Но... ты звала не меня.
Понимание пришло почти интуитивно: пытаться вспоминать собственную смерть — что нырять с головой в узкую прогалину проруби, наблюдая сквозь толщу тёмной студёной воды, как покрывается непроницаемой коркой льда путь обратно. Однако Дарклинг заставляет себя возвращаться в холодную темноту, туда, где не было ничего, кроме пустоты, ничего, кроме боли, обречённости, безысходной злости, пронзающей сердце насквозь отравленным копьём. Туда, где ещё не отзвучало эхо его имени, сорвавшегося с губ Алины в последние мгновения его жизни, прежде чем весь его мир погрузился в торжественную тишину ледяной вечности.
До тех пор, пока он впервые не услышал голос, наполненный болью ничуть не меньшей: Дарклингу были хорошо известны эти интонации. Голос звал и умолял вернуться, звенел отчаянием, бесконечным горем утраты, но зов предназначался вовсе не ему. Впрочем, для Дарклинга не имело значения, горевал бы ли кто-то по нему — куда важнее было выбраться из тюрьмы небытия, и он отвечал зову, ища путь обратно, цепляясь за нити той тьмы, что взросла внутри Ланцова, что продолжала жить, преданно ожидая возвращения своего хозяина.

Чувства он всегда считал самым хрупким, самым обманчивым, самым изменчивым и неуправляемым из рычагов давления. Слепая верность — союзник куда надёжнее.

— Значит, ты умеешь говорить с мёртвыми. За много лет ещё не встречал никого, кто мог бы похвастаться подобным талантом. Любопытно, — Дарклинг хмыкнул и задумчиво окинул взглядом девушку, — А ещё ты не фьерданка, хоть и очень пытаешься на неё походить, твой выговор всё же выдаёт в тебе уроженицу Равки. И не сердцебитка, однако движения твоих рук мне хорошо знакомы, — Дарклинг сотни раз видел, как пускают в ход свои способности сердцебиты — Иван был лучшим из них, и девушка вскинула руки, готовясь атаковать, почти точь-в-точь, как он. Муштру Ос Альты было сложно с чем-то перепутать, — Так что же ты делаешь здесь, вдали от своей страны? И кто ты такая на самом деле? — мягкости его голоса не давал обмануться взгляд, въедливый и будто пытающийся пронзить насквозь, и скрутившие запястья девушки крепче ничегойи, жадно разинувшие зубастые пасти в предвкушении трапезы, — Только, будь добра, лучше не испытывай моё терпение и не пытайся меня обмануть — оставь свою легенду для тупоголовых дрюскеллей. Я же хочу слышать правду.

В былые времена ни один гриш, когда-либо носивший кафтан Второй Армии, не дерзнул бы уходить от ответа на вопрос, заданный Дарклингом. Их трепет не был вызван страхом — Дарклинг был тем, кто дал им пристанище и цель, кто поднял их с колен, кто показал, на что они способны; и каждый из его солдат готов был отдать жизнь за него. И как же поменялось всё теперь — половина из воспитанников Малого Дворца ненавидели его всем сердцем и жаждали мести, остальные же не способны были испытывать ничего, кроме парализующего ужаса. В голове эхом звучал скрипучий голос Багры — ты ещё пожнёшь то, что посеял, мальчишка, — но Дарклинг упрямо отмахивался от этой мысли. Всё, что он когда-либо делал было ради блага его страны и таких, как он, и, возможно, ему придётся прождать ещё одну вечность, прежде чем они поймут.

Но в лице девушки перед ним не было ненависти или страха — быть может, он вспомнил бы её, но личина фьерданки не позволяла ему даже догадываться.

— Это вопрос вежливости, а не проверка. Мне же нужно как-то к тебе обращаться, — тон Дарклинга смягчился, и в глазах промелькнуло веселье — то, с каким упрямством сердцебитка перед ним отстаивала свою маскировку, вызывало уважение. В другой раз он бы похвалил её выдержку, однако сейчас было не до любезностей, — Но ты ведь понимаешь сама, что я, так или иначе, узнаю правду, и если вскроется обман, это будет… неприятно. Поэтому предлагаю тебе рассказать всё как есть самой.

Когда-то он мог просто приказать ей. Какая ирония — он потратил столетия для того, чтобы сделать жизнь гришей лучше, и теперь ему приходилось доказывать, что он не враг. Да, пусть их разговор сейчас был больше похож на допрос, это было лишь мерой предосторожности — Дарклинг ещё не знал, на что способна эта девушка, и не мог рисковать собой и будущим Равки в лице короля.
Без преданности, неукоснительной, безусловной, не могло идти и речи о доверии.

Поэтому при словах о Равке тени, окружавшие их, гневно всколыхнулись, пусть на лице Дарклинга не отразилось ничего. Из Второй Армии практически не дезертировали — ни один гриш в здравом уме не выбрал бы жизнь во враждебных государствах, полную опасностей, помноженных на немилость Дарклинга. Их преданность дала трещину после переворота в Ос Альте, но даже с его смертью и воцарением условного мира Назяленская не сумела удержать в своих руках Вторую Армию в том виде, в котором она повергала врагов Равки в ужас. Теперь же талантливые гриши, первоклассные шпионы и солдаты разбредались по миру, оторванные от родной страны, где их больше ничего не держало — и за это они сражались?

— Твоя преданность данному обещанию заслуживает похвалы. И всё же, здесь до тебя наверняка доходили слухи о готовящейся фьерданцами войне, и если гриши, как и ты, будут отсиживаться вдали от Равки, быть может, очень скоро тебе больше некуда будет возвращаться и не за что сражаться. Первая Армия ослаблена, от Второй почти ничего не осталось, а с тех пор, как уничтожен Каньон, Равка осталась безоружной перед Фьердой и Шуханом. Так скажи мне — неужели ты готова допустить это и смотреть,как гибнет, истекая кровью, твоя страна, спрятав малодушие за последней волей мертвеца?

Голос Дарклинга нарастал, подобно гулу, и тени, сковавшие руки девушки, сжимались, как путы, но, задумавшись на секунду, он взмахнул кистью, и ничегойя, захлопнув пасть, освободила свою пленницу и скрылась в густых тенях, не исчезнув, впрочем, до конца — того, что скалилось из тьмы, следовало опасаться куда больше, чем видимого глазу.

— Знаешь, самое любопытное в этом мире то, что ты можешь прожить в нём много десятилетий, даже веков, и он всё равно будет преподносить сюрпризы, раскрывая перед тобой непознанное. Ты никогда не задумывалась о смысле надписи, приветствующей корпориалов в анатомическом зале Малого дворца? Орден Живых и Мёртвых. Все корпориалы говорят о себе так с гордостью, но не задумываются, ведь сердцебиты не способны заставить биться мёртвое сердце, как и целители не могут вдохнуть в бездыханное тело жизнь. Видишь? Разгадка всегда была у тебя на виду, — Дарклинг улыбнулся уголками губ, но тут же посерьёзнел, скрывая за строгостью тона промелькнувшую в его глазах жадность, — Но чтобы понять до конца, мне нужно это увидеть. Покажи мне, на что способна.

У берегов забытой святыми деревушки неподалёку от опасных вод наверняка не было проблем с мёртвыми — сколько без вести пропавших рыбаков находили покой на морском дне, сколько разбившихся на скалистых отмелях фрегатов гнило глубоко внизу.
Смерть во Фьерде была обыденностью, она не давала ступить и шагу, чтобы не напомнить о себе, обнимала со спины и не позволяла о себе забыть. Пожалуй, и его встреча именно здесь с той, кто со смертью говорила, не могла быть случайностью, как и то, что открылось ему это лишь теперь.
Когда он сам уже не являлся до конца живым.

Отредактировано The Darkling (2021-04-27 22:29:54)