Внешний вид

«Милая, милая Бриджит, неужели ты всерьез поверила в то, что тебе найдется место в этом идеальном городе?»
Здесь никогда не было светло в том понимании, в котором привыкли говорить о степени освещенности люди с поверхности. Трудно представить, но пройдет еще пара-тройка лет, и эти самые «люди с поверхности» станут мифическими существами для тех, кто был зачат и рожден в Восторге. Для тех, кто составит новое поколение рода людского и станет по задумке Эндрю Райана новой страницей истории жизни планеты, пусть и обреченной долгое время быть схороненной на океаническом дне. Но на «долгое» ли время или, быть может, вернее сказать «навсегда»?.. Было что-то пугающее в вечном мраке, царившем на улицах города, воздвигнутого будто бы целиком из стекла, но не глубоководные монстры вызывали страх, а осознание того, что они все – элита Восторга и те, кто чистят за ней сортиры, по собственному желанию стали этими самыми монстрами. Жертвы обещаний Райана, посаженные на изобретенную Тененбаум и продвинутую массово Фонтейном панацею – каждый из тех, кто хоть раз приложился к склянке с генным тоником, перестанет быть человеком не только генетически, но и внешне быстрее, чем новое поколение людей перестанет ходить под себя. А потому было что-то чертовски забавное в попытках женщины, давшей начало всем процессам некроза Восторга, стать той, кем она никогда не являлась – все эти великосветские разговоры, манеры, улыбки и многозначительные долгие взгляды смотрелись с ее подачи до абсурда нелепо, а иногда даже комично. Молчание ей действительно шло в отличие от драгоценных камней, которые украшали, как водится, любую женщину, даже ту, что дурна собой, но не Тененбаум. Она была другой, и грации в ее движения не добавляли ни высокие каблуки, на которых скорее бы сломала немка себе ноги, чем научилась ходить, покачивая бедрами, ни переливающаяся в искусственном свете софитов баснословно дорогая вышивка ручной работы на ткани платья, сшитого на заказ по индивидуальным меркам. Она видела свое отражение и прекрасно понимала, что уж лучше выйти из апартаментов вовсе без одежды, чем продолжать ничтожные попытки спрятаться за всем этим лоском, который был ей абсолютно не к лицу, но продолжала подчиняться чьей-то воле, заложенному в нее с рождения стремлению к комфорту, даже если объективно она в нем не нуждалась. Генетическая предрасположенность к мимикрированию в любой среде, в какую бы ни попадала, и под любые обстоятельства, с какими бы ни сталкивалась.
А сталкиваться до сих пор приходилось со многим - с человеческой глупостью, нетерпением и жестокостью, и чем более амбициозными становились планы и речи Бриджит, тем сильнее обострялась обращенная в ее сторону чужая зависть и ненависть. Это повторялось снова, хотя казалось, что уже не будет ничего, что напоминало бы ей так сильно годы, проведенные в Аушвице - Бриджит была готова познакомиться с изнаночной стороной своего успеха в этом городе, Бриджит была готова принять тот факт, что над ней всегда будет кто-то, кто тянет за нити, коими связаны ее руки и ноги, и была готова даже терпеть вновь пощечины, рассекающие иной раз скулу, ведь если рука, которая била наотмашь, украшена кольцом с камнем в достаточное количество карат для того, чтобы их хватило для завершения некоторых ее исследований, то даже кровь сворачивается потом быстрее, а следы на коже стягиваются, не успеешь и глазом моргнуть. Она, конечно, старалась закрывать свое лицо от всех тех, кто приходил к ней с кулаками (а оных в последнее время становилось все больше, и гнили от наркотической жажды и ломки эти люди столь же быстро, как и рыба на переполненных складах Фонтейна), потому что понимала, что больше не может позволить себе светить синяками на все то общество, в которое была теперь вхожей, но не всегда успевала в силу собственной худобы и тщедушности, и тогда, после, подолгу рассматривала свое отражение в запотевшем зеркале в уборной своих апартаментов, пальцами исследуя каждый миллиметр рассеченной кожи, пытаясь разглядеть в сочащейся свежей крови хоть какую-то странность и грязь своего нутра, но алый цвет оставался неизменным даже тогда, когда кожа Маленьких Сестричек, взятых под ее "опеку", стала совсем синей, а глаза - совсем мертвыми, несмотря на источающий ими свет. Тененбаум была готова поклясться, что видит этот свет везде, куда бы ни упал ее взгляд в первые пару-тройку секунд – даже перед тем, как выйти к лифту, ведущему в холл люксов, где она проживала, ей привиделось, что сквозь стекло панорамного окна ее квартиры на нее смотрят две пары горящих детских глаз, а их руки тянутся через него, будто бы оно на ощупь стало как желе, и просят безмолвно о помощи. Женщина встрепенулась и обняла себя покрепче за плечи, закрываясь и от увиденного, и от того, что ждет ее по пути к метро – в столь поздний час на улицы начинает сползаться весь страждущий сброд, и места иного, кроме как «подножье» Олимпа, они, конечно же, не находят. После каждой подобной прогулки Тененбаум проводит под горячим душем не меньше часа, лихорадочно пытаясь с помощью жесткого ворса губки смыть со своего тела смрад отравленной плазмидами плоти. Впрочем, после каждой встречи с Сандером Коэном ей хочется сделать тоже самое.
«Маэстро» не входил в число тех людей, к которым Бриджит была безразлична. У них не было нужды быть друзьями, не было и поводов для соперничества – казалось бы, ничего не мешало этим двоим сосуществовать в подводном городе, даже не зная друг друга в лицо, но выходило все равно так, что пересекались они даже чаще, чем обоим хотелось; в последнее время это происходило потому, что многое в положении Тененбаум в обществе Восторга переменилось, и эти метаморфозы требовали от женщины определенных…действий, вроде посещений некоторого количества культурных мероприятий, проводимых для тех, на чьи имена рассылалось ограниченное количество пригласительных билетов. Их, кстати говоря, рисовал сам Сандер, и Бриджит, каждый раз получая конверт с невнятной, вызывающей отвращение картинкой, недоумевала относительно того, «неужели у господина Коэна действительно хватает времени на всякую подобную чепуху?», и спешила со всей присущей ей брезгливостью, будто бы плотная бумага конверта была запачкана какой-то неизвестной жидкостью, отложить приглашение в сторону и не прикасаться больше без перчаток до назначенного часа. Санден Коэн был неприятен Тененбаум весь целиком – от внешности и манеры поведения на публике, до тембра его голоса и тех творений, выходящих из-под его руки. Таких, как он, еще ни разу не подавали к разделочному столу Бриджит, поэтому помимо острого желания умыться, она испытывала в обществе художника еще и непреодолимое, необъяснимое даже самой себе желание заглянуть внутрь тела Коэна, аккуратно уложить его на лопатки и бережно, почти что с материнской осторожностью и лаской, вскрыть черепную коробку, чтобы затем попытаться отыскать что-то ранее неведанное, сокрытое в причудливом узоре извилин головного мозга, ведь именно с его подачи рождаются в создания те чудовища, которых затем мужчина переносит на бумагу, на музыку и на сцену.
Если ей придется посетить еще хотя бы одно из его представлений, она непременно претворит свое желание в жизнь.
Поймав подходящий момент, Бриджит отвлеклась от сцены и повернула голову так, что ее губы теперь были обращены в сторону сидящего рядом Фонтейна, в то время как ее взгляд оставался прикованным к какой-то незначительной детали позади воздвигнутых Коэном декораций; она заговорила еле слышно, но ей все равно казалось, будто бы ее шепот слышен далеко за пределами занятой ими ложи.
- Я хотела кое-что...
«Сказать?
Сообщить?
Спросить?
О, Бриджит, откуда в тебе столько наивности? Как она может соседствовать с дающейся тебе так непринужденно наглостью? И эта уверенность в собственной важности в твоем голосе - не потому ли, что сейчас самое неподходящее для любых серьезных разговоров место?» - такой тихий голос, гуляющий от виска до виска глухим эхом, голос насмехающийся, одновременно будто бы женщине и не принадлежащий, пробуждающий жгучее желание сжать покрепче свою голову до боли, чтобы заглушить эти звуки, сводящие с ума - с каких это пор собственный разум решил погубить ее?..
-...уточнить, - в пику самой себе выбирает иное слово и продолжает все столь же тихо Бриджит, пытаясь уловить малейшее изменение выражения лица Фонтейна на периферии своего бокового зрения, но терпит ожидаемое фиаско - намерения этого человека, скорее всего, навсегда останутся для нее непостижимы. Она тяжело выдыхает и облизывает приоткрытые сухие губы кончиком языка, собирая с них осевший привкус выкуренной двумя часами ранее сигареты, замирает на несколько мгновений, будто бы подбирает слова, но в последний момент передумывает продолжать, и по ее встревоженному взгляду становится ясно, что вовсе не потому, что забыла, о чем, собственно, хотела завести разговор - ей было неспокойно. Если, конечно, так можно сказать о человеке, чьи пальцы пусть едва заметно для человеческого глаза, но все же изредка вздрагивают. - Обязательно ли нам задерживаться на второй акт? - едва ли это то, что Фрэнк ожидал услышать. Едва ли это то, что действительно ее волновало. - Меня и первый-то, честно говоря, утомил... - она усмехнулась, отклоняясь назад на спинку своего кресла, но не спеша расслабляться - за всем внешним спокойствием Бриджит скрывалось настоящее возбуждение в ожидание ответа мужчины, потому как она не решила даже для самой себя, действительно ли она хочет вести разговоры с Фонтейном в месте менее людном, чем форт "Веселый" и этот (черт бы его побрал!) затхлый театр. Потому что уточнить хотела она...кое-что еще.
«Глупая, глупая Бриджит, неужели ты все еще надеешься на то, что сможешь когда-нибудь сама распоряжаться своей жизнью?»

Отредактировано Brigid Tenenbaum (2017-06-29 00:44:59)

♫Queens of the Stone Age - Burn The Witch
слушать | youtube

Ее взгляд не был заискивающим, не был он и жалостливым – едва ли кто-то из тех, кто имел возможность работать рука об руку с Бриджит Тененбаум вообще мог вспомнить, какого цвета ее глаза и насколько сильно расположение духа просачивается на поверхность радужки, потому что она почти всегда смотрела куда-то вниз, так, что казалось, будто бы ее веки сомкнуты. Это было чем-то вроде привычки, с которой женщина была неразлучна с самого своего прибытия в Восторг, а поскольку никто не знал, что она из себя представляла там, на поверхности, то предполагали, что привычка эта с ней с самого рождения. Многих это раздражало – как ни крути, но люди, существа тщеславные, падкие на лесть и чужое одобрение, привыкли искать в чертах лица, мимике и взгляде то, что собеседник порой боится, скрывает или стесняется озвучить; те, кто был на голову выше Бриджит (если говорить о занимаемом в обществе положении) расценивали ее отвращение ко прямому зрительному контакту не меньше, чем оскорбление; те, кто грезил занять место несуразной немки без породы и имени, покуда сам пресмыкался в самых низинах и сточных канавах Восторга, обвиняли ее в высокомерии и называли нарциссичной тварью. И те, и другие были правы в своих ощущениях – Тененбаум всегда считала себя другой, отличающейся от всех прочих людей, а потому не гнушалась демонстрировать свое пренебрежение к тем, кто, по ее мнению, не был таким же особенным.
Но Фрэнк, Фрэнк Фонтейн был совсем иным – Бриджит не единожды ловила себя на мысли о том, что если вдруг случится узнать, что течет по его венам вместе с кровью, то, скорее всего, ее самые смелые предположения подтвердятся. Этот мужчина был одновременно так похож на тех нацистов, которые приложили руку к ее «созданию», и так разительно отличен – женщина пыталась отыскать в глубине его взгляда, выдерживать который было невыносимо, что-то, что напоминало бы ей ее кумиров из прошлой жизни или врагов, но находила лишь пустоту, будто бы барьер, за который ей лучше бы никогда не совать своего носа во избежание неприятных случайностей. И это вызывало во всем теле Бриджит Тененбаум восторг, заставляющий ноги подкашиваться на неудобных туфлях, а руки трястись, и вовсе не от тяжести массивных украшений, норовящих будто бы переломать ее длинные костлявые пальцы, приспособленные для лабораторной работы и ни для чего больше. И это заставляло Бриджит Тененбаум поднимать свой взгляд и поступать вопреки бьющему тревогу инстинкту самосохранения – «ради чего я выживала все это время, если не ради возможности рискнуть и получить большее?». А следующий вопрос напрашивается сам по себе: чего жаждет успешная, обеспеченная и, в какой-то степени, знаменитая женщина в особенном, под стать ей, городе?
«Сомнения всегда подстегивали меня – это похоже на укол адреналина прямо в сердце, когда то уже перестает биться. С тем количеством отказов, которые я слышала за свою жизнь, мне давно пора сложить руки крест-накрест и дать морской пучине утянуть меня на дно, в безымянную могилу, потому как иной я не достойна. Но я зачем-то продолжала барахтаться и все время всплывала, всплывала из такого дерьма, которое и вообразить себе не может добрая половина всей этой элиты. И сейчас, придя, наконец, к успеху, я понимаю, что и это…скучно.»
- Смертельно скучно… - бросила между короткой паузой в их с Фонтейном диалоге Бриджит, глубоко вздыхая, но тут же широко распахивая глаза, осознав, наконец, что озвучила не столько то, что идет ей на ум касаемо представления от маэстро Коэна, сколько мысли, не так давно лишившие ее спокойного сна. Трудно поверить в то, что эта хладнокровная тварь в белом халате может испытывать муки совести, но факты есть факты, и о неспокойной обстановке в ее квартире знало уже достаточное количество человек, чтобы слухи начали распространяться в закрытом городе быстрее, чем звуки голосов их рассказывающих. Потому-то Тененбаум весь вечер вслушивалась совсем не в пение актеров, а в то, о чем толкуют остальные гости, боясь в какой-то момент узнать в этих разговорах себя и крики, с которыми просыпается среди ночи.
«Порой мне кажется, что мы уже зашли слишком далеко, постигнув что-то, что лучше бы никогда не знать простому человеку вроде меня и Сушонга, и от этих мыслей становится страшно. Но боюсь я не того, что будет дальше – с тобой, Фрэнк, со мной, с этим городом, нет. Я боюсь того, что никогда не смогу остановиться.»
- Вся их жизнь похожа на дешевый гротеск, - с пренебрежением фыркнула женщина, доставая из небольшой сумки сигарету, но не поднося ту к губам, а нервно теребя ее между пальцев; ей были несвойственны перепады настроения и внезапные вспышки раздражительности, а потому чем чаще это происходило, тем сложнее Тененбаум было держать себя в руках. Вопросы Фонтейна лишь распалили ее больше прежнего, и теперь она чуть ли не ерзала на месте от злости на саму себя – нельзя начинать серьезные беседы тогда, когда ты сама до конца не определилась, чего же на самом деле хочешь и по итогу ждешь. Нельзя начинать серьезные беседы тогда, когда ты сама до конца не можешь понять, что ты чувствуешь ко всему созданному по мановению твоей руки: ненависть ли или все же вину?..
- Через три минуты здесь будет слишком шумно, - ушла от ответа Бриджит, расправляя невидимые складки на ткани платья, имитируя расслабленность, которая ей не идет чуть меньше, чем все остальное, что на ней надето. – А так как мы действительно не хотим расстраивать герра Коэна, то предлагаю хотя-бы скрасить второй акт чем-нибудь покрепче чая, - женщина была уже готова вот-вот подняться со своего места. Она знает точное время до антракта – она считала.
Звонок утонул в гуле неуверенных аплодисментов, а Тененбаум же первым делом чиркнула зажигалкой, втягивая в себя тяжелый табачный дым – в ее организме был острый недостаток чего-нибудь токсичного за время, пока она сидела в театральной ложе, не решаясь закурить прямо там, а потому от первой порции никотина закружилась голова. У бара она поприветствовала стоящего за стойкого молодого человека кивком головы и пальцем указала на бутылку ирландского виски, а затем развернулась спиной, отказываясь присаживаться на высокий стул. Пепел с ее сигареты осыпался под ноги, прямо на подол платья, но Бриджит не придала этому никакого значения.
- Не думаю, что это хорошее место для разговоров, если ты понимаешь, о чем я, - закончив свою фразу, женщина демонстративно огляделась по сторонам, а после – щедро хлебнула поднесенный ей виски, в этот раз даже почти не морщась. – Не все могут быть любезными настолько, чтобы не совать свой нос в чужие дела, - Тененбаум говорила какую-то несуразицу, но в этом-то все и дело: в неспокойные времена нельзя забывать о ценности информации, которую ты по неосторожности можешь «подарить», просто беседуя с кем-то в людном, неправильно выбранном месте. Именно поэтому среди всех, кто подтянулся из зрительного зала к бару, только для Фонтейна все сказанное Бриджит имело смысл – он-то знал, что немка имеет ввиду.

Отредактировано Brigid Tenenbaum (2017-08-10 18:33:11)

Фрэнк гнет свою линию с поразительной легкостью, будто бы нет в голосе Бриджит металлических ноток, говорящих о том, что дело действительно чрезвычайно важное. Если бы женщина не решилась озвучивать свои мысли, а доверилась перу и чернилам, то лист бумаги с не то исповедью, не то неуверенной просьбой, Фонтейн бы смял в руке и отбросил в сторону, даже не вчитываясь в выведенные нетвердой рукой строки; так же легко отбрасывал он от себя сейчас любые намеки, исходящие от Тененбаум, чем задевал ее куда больше, чем весь уличный сброд, не стесняющийся кричать ей в спину эпитеты, среди которых «полоумная» и «потаскуха» - были самыми безобидными. Она не обращала на слова никакого внимания, потому что знала - они не больше, чем конечный результат мозговой деятельности, и цепочка механизмов, происходящих в головах этого сброда, была доктору Тененбаум знакома и ясна. В отличие от той, что происходила внутри черепной коробки Фонтейна – где-то глубоко в подкорке был спрятан секрет не только к понимаю того, что представляют из себя человеческие эмоции, но и умение жонглировать ими одновременно естественно и эффектно. И доктор Тененбаум многое бы отдала в обмен на подобный секрет, несмотря на то, что и без каких-либо манипуляторских навыков ей удалось достичь небывалых высот. Оставалось только догадываться, где невзрачная немка могла бы оказаться, если Судьба не сыграла бы с ней злую шутку, отняв способность различать оттенки эмоций – силой ли она обернулась, или все же слабостью?
Фрэнк не просто гнет уверенно свою линию – он заставляет Бриджит приспосабливаться к миру, который слишком резко меняется вокруг нее, убеждает в необходимости идти на компромиссы и отказываться от собственного мнения касаемо ряда вещей во имя результата, ведь именно ради этого вообще было все затеяно с девочками, их Папочками и прочими существами, которых они могли подчинять себе и контролировать. И покуда Сушонг упивался триумфом от своей собственной, первой самостоятельной победы, а Фонтейн всерьез увлекся идеей проекта под кодовым названием из трех букв, которые не принято было озвучивать без особой на то нужды, Бриджит все чаще приходила к мысли, что уверенность в том, что они всегда смогут держать все под контролем – не более, чем иллюзия. Один из недавних инцидентов – лишнее тому подтверждение. Впрочем, наверняка Фрэнк не придал словам ученой должного значения - слишком уж странно себя вела она в последнее время; и даже когда сама понимала это, все равно ничего не могла с собой поделать.

…Слишком хорошо запомнила она свое окровавленное лицо и руки, которыми, кажется, пыталась не просто смыть с себя следы произошедшего, а содрать кожу в надежде, что на ее месте вырастит новая, чистая; но отражение в мутном зеркале лабораторной уборной лишь криво усмехалось, глядя на жалкие попытки водопроводной водой отмыть собственные грехи. Все произошло слишком быстро, никто не был готов (если к подобному вообще возможно было заранее подготовиться), потому что дети никогда не были синонимом опасности в Восторге. Их воспринимали как подопытных мышей, как расходный материал, как послушных тряпичных кукол, но не как что-то опасное. Смертельно опасное.
Та девочка…Она поразительно быстро оправилась после операции – стала ходить и смеяться, чего никто не ожидал, учитывая ее врожденную субтильность и, как было сказано женщиной, которая отдала малышку в руки Тененбаум и Сушонга за один из тестовых образцов нового плазмида, «не особо-то крепкое здоровье». Естественно, это быстро объяснили действием слизня-паразита, который давал своей маленькой хозяйке некоторые преимущества перед обычными людьми; было решено не тратить это преимущество и время зря, потому-то заветный шприц для сбора АДАМа получила девочка уже через четыре дня после так называемого «обращения». И это было роковой ошибкой – той самой, из-за которой пострадали сразу трое сотрудников «Фонтейн Футуристикс». Той самой, из-за которой взрослый мужчина упал замертво под ноги коллегам, когда его живот был рассечен одним точным движением – мало кто смог сдержать внутри себя объявший их ужас и рвотные позывы, вызванные видом окровавленных внутренностей и кишечника, распластавшегося рядом с трупом, словно вытащенная из коробки и спутанная с прошлого года рождественская гирлянда. Девочка смеялась, удовлетворенная проделанной работой, и под аккомпанемент этого смеха воцарился самый настоящий хаос; кто-то оцепенел от страха и замер на месте, за что позже получил иглу, вогнанную до упора в глазное яблоко, кто-то попытался выбраться, но в панике забыл не то, что код от двери, а собственное имя, за что поплатился, когда в его сухожилия впились острые детские зубы; кто-то громко кричал на помощь, а кто-то – звал доктора Тененбаум. Она все это время была рядом, стояла на безопасном от Маленькой Сестрички расстоянии, и дуло пистолета в ее руках было взведено для выстрела, который женщина все не решалась сделать. Бриджит не слышала ни криков, ни просьб, ни угроз – лишь остервенелый стук собственного сердца и спокойный ритм, который отбивало сердечко детское; малышка ни о чем не подозревала, потому что верила женщине-доктору, первому человеку, которого она увидела, открыв глаза после операции; она доверяла ей.
Тененбаум не держала оружия в своих руках с сорок шестого года, но это не помешало ей сделать два точных выстрела – один в затылок Сестричке, второй – в лоб юноше, который все равно был уже не жилец. Эти два выстрела, прозвучавшие как набат, изменили многое, но прежде всего – отношение Бриджит к тем существам, которые она создала.

- Сдается мне, что охотники за подробностями моей личной жизни будут разочарованы, когда узнают, что на второй половине моей кровати ночуют изредка только кошмары, - горько усмехнулась немка, опуская окурок в недопитый виски, и наблюдая за тем, как дым мягко стелется по стеклянной поверхности бокала. «И откуда в тебе столько патетики, Тененбаум?» - язвительно вопрошает Голос внутри ее головы, но она лишь нервно содрогается на мгновение, прогоняя все лишние мысли и сомнения прочь – Фонтейн может сколько угодно играть на ее нервах, это не заставит отступить или изменить свое решение.
- Уж надеюсь, что ты внимательно слушаешь меня, Фрэнк, - она зачем-то взяла в руку бокал с потушенной сигаретой и пару раз перекатила его содержимое по стенкам, затем раздраженно отставила как можно дальше от себя с ноткой присущей ей брезгливости, - Потому что мне… - Бриджит запнулась и нахмурилась, будто бы снова раздумывая над следующим правильным словом, - Не хочется снова возвращаться к этому… Гм, этой теме, - усмешка так и не сходит с ее губ; Бриджит не до конца отдает себе отчет о том, что делает, она ведома страхом, смешанным с возмущением и усталостью. – А если точнее, - она встает со своего места и приближается к Фонтейну, заглядывая прямо ему в глаза, и цедя теперь каждое слово сквозь зубы, вполголоса, - Я никогда больше не хочу возвращаться к одной теме, к той, что касается Джека или как там его, прости, я запамятовала лабораторный номер, - гримасничает Тенебаум, и это стоит ей немалых усилий хотя бы потому, что она прекрасно знает имя того мальчика, с которым проводит большую часть времени последние несколько месяцев. Но меньше всего на свете она хочет, чтобы и эту маленькую ложь Фрэнк распознал за ее горячими возмущениями и напускным отвращением.
И больше всего на свете Бриджит просто хочет уйти.
Что, собственно, и делает – разворачивается к Фонтейну спиной, бросив последний, полный ненависти взгляд, и нетвердой походкой направляется к выходу из театрального бара.

Отредактировано Brigid Tenenbaum (2017-11-06 22:56:29)

В недрах океанических глубин обитают существа, природу которых никогда не постичь, никогда не понять тому, кто всю жизнь провел на поверхности – любая попытка неминуема приведет к конфликту, и, как следствие, войне. Приняв приглашение Эндрю Райана и став одним из жителей Восторга, человек мог в тот же момент прощаться со всем, что связывало его с миром, находящимся теперь над его головой – это кажется по началу диким, но в дальнейшем он и сам поймет, что разница между теми, кто живет по законам подводного города, а кто – по законам людей, колоссальна. Поймет, что на глубине в тысячи километров, под десятками тысяч лье под водой, человеческое умирает; остаются лишь зубы, когти и шипы, помогающие выживать в этой непроглядной тьме.
У Бриджит Тененбаум, как многие думали, не появилось ни зубов, ни когтей, даже спустя несколько лет жизни в Восторге. Даже самые непокорные, самые сомневающиеся, самые гордые – все они со временем мимикрировали и слились с окружающим их пейзажем, их лица вытянулись и осунулись, их пальцы – иссохли, а глаза горели искусственным неоновым светом бесконечного количества рекламных вывесок, облепивших фасады тонких стройных башен. Восторг был не простым городом даже не потому, что вырос на океаническом дне, но и потому, что он имел одну особенность, одну способность: пожирать тех, кто жил здесь, заставлять их терять самих себя и становится частью этих домов, батисфер и вывесок. Становится частью уродливого и противоестественного, созданного человеческими руками. Бриджит Тененбаум же не походила на обычного жителя Восторга. Не походила она и на призрака; скорее – на тень. Тень позора ли, а может быть, страха, которую приметив во тьме пустой улицы, поспешишь скорее обойти стороной – если тебе, конечно, дорога твоя жизнь. Тененбаум не вселяла страх своим внешним видом, но те, кто ни разу не сталкивался с ней лицом к лицу, верили слухам, которые ходят об этой женщине в городе, а потому и представляли ее как монстра. И, если задуматься, они были намного ближе к истине чем те, кто считал Бриджит не больше, чем просто лабораторной мышью. Она никогда не сможет слиться с Восторгом. Она – один из архитекторов его нынешнего облика.
Этот чин давил на ее худые плечи с силой, почти что прибивающей ее к земле. С каждым новым успешным экспериментом, с каждым новым открытием, с увеличением объема выпускаемых генных тоников, Бриджит чувствовала, как хрустит ее хребет, вот-вот угрожая переломиться напополам. Ей было тяжело, но не страшно – забыла, каков страх на вкус, забыла, чем пахнет липкий холодный пот, бегущий по спине и лбу в моменты, когда от неизбежного тебя отделяет несколько секунд и щелчок чьих-то пальцев; она до последнего убеждала себя, что к ней не вернулась тревожность, с которой жила она долгие четыре года в Аушвице, но сегодня, сейчас – сдалась. Сдалась, почувствовав, с какой силой сжал запястье ее руки Фонтейн, и испугалась, ведь если он сейчас сломает ее, будет крайне сложно продолжать свою работу. Или же испугалась потому, что где-то на периферии ее сознания вспыхнула на мгновение мысль о том, что ей хотелось бы, чтобы Фонтейн сломал ее руку – так она точно будет знать, насколько далеко он может зайти. И что может себе позволить.
«Хотя у меня почти не сомнений, что он может позволить себе…абсолютно все.»
- Деньги, деньги, деньги, - рассмеялась с долей нехарактерного презрения Тененбаум, буквально выплевывая слово за словом в лицо Фрэнка, демонстрируя свою абсолютную незаинтересованность в том, что он говорит. Ей было приятно, чертовски приятно осознавать, что не привыкший проигрывать, Фонтейн сделал неверный ход и не попал в болевую точку женщины, хотя, казалось бы, после того, как над ней надругалась жизнь, она должна была быть одной большой гематомой, приносящей самой себе боль. – Сдается мне, даже когда ты будешь отнюдь не фигурально спать на перине из долларов, ты и тогда не успокоишься, Фрэнк, - бросила Тененбаум, вырываясь из крепкой мужской хватки, не обращая внимания на косые взгляды, брошенных в их сторону, ей всегда было плевать на то, что творится в головах у людей, пока они не попадали к ней на операционный стол, подобно лягушкам, которых вот-вот препарируют во имя науки. А если их с Фрэнком фотографии попадут в прессу, то это ее даже позабавит – в Восторге помимо сплетней и заговоров нет других развлечений. Уходя прочь из театрального фойе, Бриджит слышала, как тишина сменяется привычным полушепотом, а это значит, что Фонтейн, скорее всего, решил не уступать ей право последнего слова, и сейчас следует по ее пути, прямо к станции метро. Тененбаум оглядывается и, прикусывая губу, надеется, что в батисфере помимо нее будут и другие люди – так, чтобы Фонтейну либо не хватило ярости, чтобы закончить разговор с применением силы, ведь подобными приемами он и славился, либо вовсе не хватило места. Но в такой час станция ожидаемо оказывается абсолютно пустой.
Бриджит разворачивается и заходит в батисферу спиной, не глядя нажимает нужную кнопку, все это время пристально следя за тем, как к ней приближается Фонтейн; попытки закрыть двери батисферы вручную потерпели крах, так как автоматика Восторга пока что работает без сбоев. Тененбаум разочарованно и напряженно вздыхает, отходя назад, когда мужчина входит в кабину.
- Я думала, что не в твоих правилах покидать мероприятие до его конца – как же разговоры то с тем, то с этим, укрепление связей, новые знакомства? Устал играть псевдо-политика? – она прищурилась и склонила голову чуть в бок, - Или нашел кого-то, кто делает это за тебя? Этот кто-то тоже называл свою цену? Она тебя удовлетворила? – Бриджит говорит так, будто бы хочет выговориться на всю оставшуюся жизнь, или же попросту за всей этой патетикой тянет время. До Люксов Меркурия каких-то минут десять, но сейчас кажется, что они длятся вечность. – В любом случае, я не собираюсь делать того же, - женщина выставляет ладони вперед и ожесточенно толкает Фонтейна в грудь; ее голос при этом становится громче, но в нем отчетливо слышно волнение, которое ранее никогда она не демонстрировала, - Я не собираюсь говорить о цене: своей ли, моей работы, Джека, - Тененбаум запнулась, - Особенно Джека. Это уже слишком, Фрэнк, - и хотела добавить что-то еще, но будто бы в последний момент передумала, и изменившись в лице, привычным тихим голосом добавила:
- Это может стоить нам слишком дорого, если все пойдет не так, как мы планируем.
Само собой, Бриджит солгала. Потому что отнюдь не неудачи она боялась.

Бриджит чертовски вынослива, и об этом мало кто догадывается. Даже Фрэнк – он видит ее насквозь, но упускает из виду крепкий панцирь, сколоченный годами выживания бок о бок с нацистами, годами лишений и скитаний. Пресмыкаться ей не впервой, только вот никакого желания вновь делать это у Тененбаум нет – она уже наглоталась дерьма на всю оставшуюся жизнь, и поэтому сейчас, вопреки сложившемуся шаблону поведения, отстаивает свою гордость.
- Мне показалось или Фрэнк Фонтейн только что сказал слово «мы»? – Бриджит усмехнулась, - Оставь красивые фразы из кинофильмов для официальных речей, я в них не верю.
Впрочем, истина в словах мужчины была – они действительно могли поставить город на колени, только вот вслед за этим, Фонтейн поставил бы на колени и саму Тененбаум.
«Такие люди как ты никогда не делятся самым лакомым куском пирога. Они, скорее, будут давиться, но наслаждаться им в одиночку.»
- Я все еще настаиваю на том, чтобы продолжить этот разговор в более удобном… - гнет и свою линию тоже Бриджит, игнорируя важные вопросы, игнорируя скрытые угрозы, которые не заметил бы в словах Фрэнка только круглый идиот. Когда батисфера чуть покачнулась из стороны в сторону, а затем послышался сладкий, как патока, женский голос, объявляющий название станции, Тененбаум резко отставила руку в сторону, не то хватаясь за стенку, чтобы удержаться на ногах, не то закрывая рукой решетку динамика, невзначай намекая, что здесь-то точно «ушей» гораздо больше, чем две пары; а затем закончила свою фразу, - Месте.
Некоторые вещи по-прежнему принадлежали Эндрю Райану; Фонтейн забрал у него многое – пожалуй, даже слишком, и о некоторых вещах творец сияющего города еще даже не подозревал.
«Но лучше ему оставаться в неведении как можно дольше, так ведь?» - вела привычный диалог с самой собой Тененбаум; ее всерьез беспокоило чувство вседозволенности Фрэнка, потому как оно все еще было обманчивым – пусть в его карманах сосредоточилась значительная часть финансовых активов Восторга, он все еще не держал в своих руках ключи от, например, транспортной сети города, не знал кодов доступа к ядру Центра Управления, а в его венах все еще не текла та же кровь, что течет по венам Райана, и отключить в случае чего механизм самоуничтожения Восторга он не может. Фрэнк Фонтейн все еще был жителем города, а не его распорядителем. Бриджит могла бы напомнить ему об этом, но в свете того, что она собиралась сказать и сделать в самое ближайшее время, это подписало бы ей смертный приговор. Поэтому немка молчит, крепко прикусив свой язык, и перекатывая по небу густую слюну с соленой кровью, думает о том, что все-таки попытается донести до Фонтейна свои опасения для начала, и только потом, если он не станет слушать, плюнет в его самонадеянное лицо.
Конечно же, фигурально.
Бриджит сглатывает, бросает беглый взгляд на Фрэнка, замершего в прежней позе и подмечает, что вот так – с безумной яростью, которая вот-вот выплеснется наружу из его глаз и сожжет все живое вокруг на десятки миль, в темном костюме, он похож на исполинского грифа, расправившего крылья для того, чтобы спикировать вниз и настичь свою жертву. Бриджит подмечает это, а еще то, что здесь и сейчас чувствует себя той самой лабораторной мышью, которой ее нарекли за ее спиной. И настиг ее Фонтейн гораздо раньше – кажется, в тот самый момент, когда после разговора с ней и Сушонгом, впервые вынудил посмотреть ему в глаза, точь-в-точь как несколькими минутами ранее.
- Деньги, цифры, формулы – в них нет никакой тайны, все открыто, все просто. И если бы все происходящее в последнее время было бы таким же простым, то я бы не обременяла тебя своим присутствием дольше необходимого, Фрэнк, - привычно тихо, но четко, проговорила Тененбаум, потупив взгляд в пол. Она собиралась было сказать что-то еще, но в последний момент передумала – аккурат тогда, когда двери батисферы с характерным старомодным звуком открылись; неоновые огни надписи «Добро пожаловать в Люксы Меркурия» больно ударили в глаза, заставив на мгновение зажмуриться.
- И уж точно меня бы не было здесь, если бы я решила, как ты выразился, «продать твою голову», - все же бросила женщина в спину своему спутнику, когда они покинули кабину. А после этого чуть прибавила шагу, чтобы идти с Фонтейном вровень, а не позади, как провинившийся ребенок – уж виноватой-то она себя точно не чувствовала. Когда они подошли к нужной двери, над которой сверкали золотые буквы «F.Fontaine», Тененбаум отошла чуть в сторону, встав по левую руку мужчины, и прислонилась спиной к холодной влажной стене; запрокинула назад голову и облегченно вздохнула – еще чуть-чуть и можно будет снять с себя все эти тяжелые побрякушки, от бесконечного звона которых у нее чертовски горели и пульсировали болью виски. Из небольшой сумки она достала мундштук, без которого ее никогда не видели курящую, вставила сигарету и подожгла ее обычной зажигалкой (что, кстати, в Восторге было большой редкостью, ведь сейчас нет ничего проще, чем подкурить по щелчку пальцев), картинно отводя взгляд в сторону, когда Фрэнк набирал код для открытия дверей в его пентхауз. На периферии ее зрения на мгновение мелькнуло что-то яркое, даже ярче, чем искусственный свет вывесок, но когда она повернула голову к предполагаемому источнику вспышки, то не заметила ничего, кроме черноты и очертаний мелких рыбешек, проплывающих где-то вдалеке, за стеклом. Тененбаум предпочла не акцентировать внимание на том, что ей, скорее всего, просто привиделось.
- Я знаю, что у тебя есть виски в стократ лучше, чем тот, что подают во «Флит-Холле». Да и к тому же: какой серьезный разговор и без выпивки? – она скривила губы в ухмылке, проходя внутрь знакомого ей дома; сколько раз ей приходилось бывать здесь – и не перечесть. Отсюда все начиналось. Здесь же и должно закончиться. По крайне мере, Бриджит все еще лелеяла надежду, что так оно и будет.
- Сушонг либо стал слишком хитер, либо – слишком глуп, - начала женщина издалека, проходя вглубь зала, - Я склонна считать, что он все-таки чего-то недоговаривает. Относительно недавно мы спорили на предмет того, что у настолько ускоренного роста организма непременно будут свои побочные эффекты, но вопрос: какие именно? – она сделала паузу, дабы пронаблюдать за реакцией Фонтейна, а заодно – дождаться своего виски. – Самым «безобидным» из пришедших ко мне в голову вариантов был тот, где Джек умрет до того, как сможет быть полезен, - Тененбаум подошла как можно ближе к мужчине, чтобы он не упустил ни единого из сказанных ею слов, - Время – не наш союзник в этой игре, Фрэнк. Вот что беспокоит меня гораздо больше денег, - она глубоко вдохнула, и добавила на одном выдохе, тихо-тихо:
- Вот почему я говорю о том, что нам всем нужно остановиться.
Бриджит всегда хотела человеческого к себе отношения. Но искать его здесь, на дне, очевидно, было глупой затеей.

Единственное место в апартаментах, где Бриджит чувствовала себя безопасно настолько, насколько вообще можно себя чувствовать рядом с Фонтейном – около огромных панорамных окон, из которых открывался поистине захватывающий дух вид на Восторг. Нельзя было сказать, что город с этой высоты был будто бы на ладони, скорее – под подошвой того, кто смог забраться так высоко, оставляя сотни метров так далеко внизу, что даже обладая идеальным зрением, основания, на которых стоят эти здания, было не рассмотреть. И пугала вовсе не высота, а глубина – той бездны, в которую можно провалиться, стоит сделать один неверный шаг.
– Мне всегда было интересно: насколько эти стекла прочные? – вопрос почти что риторический, а значит, Тененбаум не надеялась услышать на него ответа. Где-то на задворках своего сознания она думала о том, что это могла бы быть страшно красивая смерть – разбить окно и не разбиться самой, вышагнув за его пределы, а утонуть; утягивая с собой на дно всех, до кого сможет дотянуться вода, просачивающаяся вниз по перекрытиям. В этом была вся утопия Эндрю Райана – прочная и несгибаемая снаружи, и уязвимая, подобно стеклянному сосуду, внутри. Да, для того чтобы пробить панцирь, в который заковал создатель свой город и каждую отдельную в нем постройку, уйдет некоторое количество времени, внушительное количество времени, но затем все будет измеряться в часах, если вовсе не в минутах до того момента, как все погибнет. – Впрочем, нам никогда об этом не узнать, - добавляет Бриджит, принимая из рук Фрэнка бокал с виски и тут же нетерпеливо делая глоток. Чем дольше длится их диалог, тем больше она убеждается в том, что Фонтейн не понимает, что такие детища таких гениев как Райан, совершенно не предназначены для существования в чьих-то руках кроме рук создателя. И волновалась она вовсе не о городе или людях, которые в нем живут.

Бриджит Тененбаум волновало, что в попытках утолить свои жадность, алчность и тщеславие, Фрэнк Фонтейн может уничтожить то, что ранее считалось невозможным.

Ее жизнь напоминала порочный круг – каждый раз когда она стояла на пороге какого-то удивительного открытия или уже совершила его, планируя постигнуть суть произошедшего научного прорыва (кажется, люди именно это называют чудесами), появлялся кто-то или что-то, превращающее все старания в пепел. Раньше, когда Тененбаум еще не умела выживать среди хищников и падальщиков, она винила во всем абстрактные обстоятельства непреодолимой силы, потому что так было проще пойти на сделку со щемящим чувством собственной ничтожности, которое, если не заглушать его нейролептиками и алкоголем, могло бы однажды довести ее до края. Сейчас, когда Тененбаум прогуливалась по нему каждодневно, балансируя на грани с ловкость циркового артиста (должны же быть у нее какие-то таланты, помимо врожденной способности приспосабливаться к любым обстоятельствам), она точно знала, что таких обстоятельств не существует. Может быть Фрэнк этого еще не понял, но именно за этим она все и затеяла. И если он привык думать о ней, как о том, кто будет безропотно выполнять каждую его прихоть, то пришло время развеять его иллюзии.

– Делаю ставку на то, что ты достаточно хорошо узнал и меня, и Сушонга, чтобы правильно расставить приоритеты, - пожалуй, это было апофеозом того, что Тененбаум могла себе позволить сказать без страха о последствиях. И несмотря на внешнее непоколебимое спокойствие, ей было крайне сложно сейчас сдерживать волнение. Возможно, это получилось еще и потому, что стояла она к Фонтейну спиной, а говорить, не видя его глаз, всегда было проще.
Тененбаум сделала еще один глоток, и на этот раз виски обжег искусанные почти что до крови губы; она поморщилась и пальцем смахнула остатки алкоголя, разворачиваясь к Фрэнку лицом.

Она больше никогда не станет разговаривать с ним отводя взгляд в сторону.

– Твой проект, Фрэнк? – Бриджит вопросительно вскинула бровь и сложила руки на замок в груди, удерживая одной полупустой бокал. По всем ее движением было видно, что несмотря на уверенный и отчасти обвинительный тон, она пытается окружить себя мнимой защитой. – Твой проект? Тот, который был бы невозможен без моих открытий? Тот, который даже не родился, если бы я не настояла на том, чтобы ты своими глазами увидел, на что способен АДАМ? Не могу тебя винить – предрассудками наш мир полнится, и женщин, а особенно – женщин в науке, еще не скоро начнут хоть во что-то ставить, но спешу напомнить, что Сушонг, которому ты так доверяешь сейчас, до последнего убеждал тебя в том, что не стоит тратить на мои бредни время, - Тененбаум была уверена, что тот день еще не успел стереться из памяти Фонтейна. День, когда на операционном столе в лаборатории затянулась омерзительная рвана рана от рыболовного крюка, которым вспороли брюхо бедняге Вилли Брумену благодаря вколотому в вены АДАМу. День, когда Фонтейн смотрел на оживший труп, а видел возможность стать неприлично богатым даже по меркам Восторга.
– Лучше бы ты так и оставался заинтересованным в деньгах, а не в бессмысленной гонке авторитетов с Эндрю Райаном, - градус раздражения в словах Бриджит все рос и рос. Еще чуть-чуть, и виски она сможет пить как воду, потому что в ней не останется ничего, кроме всепоглощающего чувства несправедливости, которое ей впервые захотелось в себе искоренить.

Угрозы Фонтейна не возымели никакого эффекта – он грозится отобрать у нее все, но понимает ли, что действительно для Тененбаум представляет ценность? Ведь она не единожды дала понять, что это не деньги, не слава - словом, ничего из материальных благ или социальных преференций. А он упрямо продолжил гнуть эту линию, которая вот-вот заведет его в тупик. Если уже не завела.
Его палец скользит по подбородку то ли брезгливо, то ли небрежно, и от этого прикосновения ее бросает в дрожь. Любой физический контакт для Бриджит на грани выносимого, и одному Богу известно, что удерживает ее сейчас от того, чтобы не отшатнуться назад, увеличивая дистанцию, которую Фонтейн так нахально сократил до минимума.
– Просто признай: ты уже и сам не знаешь, чего на самом деле хочешь, - цедит сквозь зубы Бриджит, прежде чем заглянуть ему в глаза немигающим взглядом стеклянных бездушных глаз. А в следующее мгновение обхватывает его запястье своей ладонью и настойчиво отводит руку в сторону.